Обещание - Дэймон Гэлгут
Обернувшись, с удивлением видит, что Амор последовала за ним. Хочешь глотнуть, сестренка? Нет? Еще одно из удовольствий жизни, в которых ты себе отказываешь? Боль испытывать – это правдивей?
Нет, говорит она, присаживаясь на диван. Просто больней.
Вот именно, и без всякой необходимости. Почему ты должна вечно страдать? Ну-ка, давай я тебя обслужу. Наливает рюмку вина и подает ей. Возьми, возьми. Ослабь маленько гайки.
Она в нерешительности, но затем берет рюмку, улыбаясь крохотной кривоватой улыбкой. Такой, значит, ты меня видишь? Затянутые гайки и боль? Ничего-то ты обо мне не знаешь, Антон.
Не совсем так. Кое-что знаю. Я же был тут, когда это случилось. Молния!
Это было давно. А потом я уехала отсюда.
Он серьезно на нее смотрит некоторое время. Хорошо. Может, ты и права. Я никогда не уделял тебе должного внимания. Но мы можем это исправить. Выпьем за то, чтобы начать сызнова.
Он поднимает рюмку, пьет. Смотрит, как она осторожно делает то же самое. Потом она опять ее поднимает.
И, если ты правда так настроен, давай теперь выпьем за дом Саломеи.
Он испускает театральный вздох. Я сказал, что займусь этим.
Ты и девять лет назад так сказал.
А знаешь-ка что, говорит он, как будто ему только сейчас пришло в голову. Давай поможем друг другу. Подожди секунду. Он рывком поднимается и бросается наверх, в комнату Амор/свой кабинет, а затем спускается с земельными планами, свернутыми в трубку. Раскладывает на полу гостиной, прижимая углы бутылками со спиртным. Вот здесь, вот эта вот часть. Тук-тук-тук пальцем. С самого краю, бесполезный кусок земли. Никому не повредит.
Примыкает к церкви Алвейна Симмерса. Им может повредить.
Ну, йа. Им может. Но не нам, а все остальное не важно.
Она опять наклонила голову набок, глядит на него с любопытством. Я думала, мы говорим про Саломеин дом.
Ты правильно думала. Но мы можем встретиться с адвокатессой и убить двух зайцев…
Как заяц номер один связан с зайцем номер два?
Э-э, восклицает он, доливая себе. Раз мы сызнова начинаем, мы должны помогать друг другу!
Нет.
Гм?
Не-ет, повторяет она медленно. Нет, этого я не могу.
Но почему?
Антон, говорит она, это не баш на баш. Дом был обещан Саломее. Почему ты не хочешь отдать его ей?
Если я отдам, ты согласишься?..
Нет.
Его самообладание дает трещину, он уже сворачивает листы. Почему нет? Какой благородный мотив на сей раз?
Ты надумал продать эту часть земли, потому что хочешь насолить церкви. Это твой единственный мотив.
Это не единственный мотив, но, будь даже и так, что с того? Он в холодной ярости уже, обнажилась сталь. К этому человеку ты должна испытывать такую же ненависть, как я.
Но я не испытываю.
Что ж, может быть, тебе стоит спросить Саломею, что она думает. Не будет продажи, не будет дома, вот мое условие.
Что бы она ни думала, говорит ему Амор, наша мама хотела передать ей дом Ломбард. Это было ее последнее желание, и Па согласился. Он обещал.
Это твои слова.
Я там была.
Это твои слова.
Я лгу, по-твоему?
Не знаю. Ты лжешь или нет?
Впервые сейчас она слегка колеблется. Не лжет, нет, конечно. Но правду ли она говорит? Почти уверена, что да, но не абсолютно. На попятную, однако, не идет. Это часть перемены, которую он видит в ее лице, что-то твердое и неуступчивое. Раньше этого не было. Та слабость ушла.
Нет, говорит она. Я не лгу.
Он кивает, трубка бумаг у него под мышкой. Ладно. Не хочу стать причиной твоего первого нравственного падения. Стоит начать, дальше по наклонной, мне ли не знать. Он вздыхает. Бог с ним, откланиваюсь. Спокойной ночи.
Уходит. Она слышит, как он идет по коридору. В шагах чувствуется неуверенность, но назад он не поворачивает. И момент тоже не вернется, это ко всем, конечно, моментам относится, хоть и не в равной мере.
Одна в кабинете Па, эта комната никогда ничем иным для нее не будет, она ложится, закрывает глаза и пытается найти внутри себя место, не продуваемое холодным ветром. Не может. Зябкий ветер поднялся и там, за окнами, он дергает черепицу и пробует открыть двери, и занавески всё никак не повиснут спокойно.
Проблема, думает она, в том, что я так толком и не научилась жить. С чем бы ни столкнулась, мне всегда или слишком мало, или слишком много, мир тяжко на меня налегает. Но, напоминает она себе, я уже получше справляюсь! Она обнаруживает это в себе последнее время, все чаще обнаруживает: делать то, чего требует чувство, но делать это легкой рукой.
Хотя сейчас, увы, не такой момент. Жизнь и смерть надавили сегодня сильно, ни от той, ни от другой нет защитного средства. А завтра продолжение. Может быть, вообще ошибкой было приехать. Об этом, конечно, поздно сожалеть. Но, лежа без сна на жесткой и узкой кровати, Амор решает сократить пребывание на день. Она уедет завтра утром после мессы, может быть, даже не дожидаясь конца, молча уедет, никого не предупреждая, и с братом говорить больше не будет. Не сердится на него, просто хватит. Если только он не…
Утро отличное, тихо, ясно, осенний день из лучших, какие бывают в Высоком Велде. Идеальная погода для похорон! Отец Бэтти часто бывает бодр в таких случаях, ведь, в конце концов, любит он говорить родным, нет повода печалиться, когда Бог призвал к Себе возлюбленное дитя. Пресность таких утешений створожила пресловутое молоко сердечных чувств у многих из его паствы, но что ему до этого, когда он сам так благодушествует?
И как же не благодушествовать, когда впереди большая заупокойная месса, всеми своими каноническими ступенями и переходами напоминающая богато убранную анфиладу, сквозь которую ты должен прошествовать? Тимоти Бэтти гуще проникнут сознанием своих несовершенств, чем он обычно показывает, но редко когда он чувствует в себе такую безошибочность, как в эти минуты, возвышаясь над горюющей толпой и творя Божий обряд.
Еще раз мы все нехотя, против воли собрались в церкви. Бывают моменты, когда клан сплачивается теснее, если не душевно, то физически, когда мы встречаемся взглядами, сидя в наших окопах. Сварты большей частью держатся вместе, хотя мы сильно к этому времени поредели, так сильно, что все уместились на первом ряду скамей, Амор, Антон, Дезире и разные дальние родственники, трудно их отличить от всех остальных. Ибо
