Давид Маркиш - Белый круг
Отборочная и конкурсная комиссии, подобранные из мировых знаменитостей, потрудились хоть куда. Памятник был роскошен - ему уместней было бы стоять где-нибудь на перекрестьях римских или парижских улиц, а не на кзылградском погосте. Аким разинул рот и так стоял.
- Мрамор? - спросил наконец аким.
Выяснилось, что - да, мрамор. Тогда аким закрыл рот да так его и не открывал до конца торжественного знакомства с западными иностранцами: из такого точно белого мрамора был построен столичный дворец президента. Аким тяжко соображал, как к такой новости отнесутся в столице. Кац, конечно, знатный земляк, но как бы чего не вышло...
Памятник представлял собою высокую арку, с одной стороны украшенную барельефами, горельефами - с другой. Поверху прямоугольное тело арки огибало бронзовое навершие - скромное, но впечатляющее. Пожалуй, сам Тит, вернувшийся на родину после разрушения иерусалимского храма, остался бы доволен такой триумфальной аркой.
- Арка - символ торжества и победы, - переводил переводчик разъяснения архитектора. - В нашем случае она олицетворяет победу Матвея Каца над забвением небытия. Человек смертен, зато искусство вечно. Кац принес всемирную славу вашему замечательному городу Кзылграду, и уважаемый мэр (приветственный кивок в сторону задумчивого акима) испытывает сейчас заслуженную гордость.
Аким покачал головой и еще теснее свел губы. Заготовленная речь лежала в кармане его пиджака, но он на всякий случай решил воздержаться от публичного выступления. Президентский дворец - и кладбищенский памятник какому-то Кацу. И еще бронза. Неприятностей потом не оберешься.
Мирон Голубь не разделял озабоченности акима. Несомненная дороговизна проекта означала, что намерения спонсоров серьезны, и это радовало и будило надежду: как видно, старик Кац пошел в гору. Не зря, нет, не зря прижимистый Левин потратился на телефонный звонок из Нью-Йорка. Но Левин далеко, а этот родственник близко - вот он.
- Позвольте познакомиться, - подобравшись к Стефу вплотную, негромко представился Мирон Голубь. - Я культурный советник в недавнем прошлом, знавал вашего дедушку. И вас как родственника, наверно, интересует все, что...
- Очень! - немедля отреагировал Стеф. - Абсолютно все! Прежде всего, картины и записи. Может, на руках что-нибудь сохранилось или в театральном архиве... Мне кажется, нам есть, о чем потолковать?
- Я тут подобрал кое-что, - еще тише сказал Мирон Голубь. - Мои связи, знаете... Но в силу тяжелого материального положения... Племянница страдает тяжелейшим бурситом...
- Вот вам пока что сто долларов, - понизил голос и Стеф Рунич. Считайте, что это аванс. Напишите адрес и время, я к вам приду. Мы договоримся.
Наутро отправились на кладбище, смотреть могилу. Аким выпил за завтраком крепленого вина и немного повеселел. Директора кладбища доставили заранее, он сидел в конторе, высматривая важных гостей.
- Веди нас к Кацу! - распорядился аким. - Кац - знаешь? Художник?
- Наизусть не помню, - сказал директор. - Сейчас по книге найдем. Он когда умер?
Аким замешкался с ответом.
- В шестьдесят седьмом он умер, - сказал Стеф Рунич. - Надо знать.
- За шестьдесят седьмой нет книги, - сказал заведующий. - Ее в архив списали, это еще было до меня. Мы сейчас на участок выйдем, там найдем.
В том, что книга в архиве не сохранилась, Стеф ничуть не сомневался. Он вспомнил сваленный в тупике коридора архив психбольницы, бабу Стешу на больных ногах. Надо будет туда обязательно зайти, навестить. Этот родственничек, князь, наверняка сюда наведается.
На участке захоронений шестьдесят седьмого года могильные холмики сгладились от времени, немногие из них были помечены. Земля высохла и растрескалась, как такыр. Переступая через верблюжью колючку, архитектор имел озабоченный вид: как тут ставить арку? Где?
- Где Кац? - прошипел аким, и директор кладбища поежился. - Ты мне головой за него ответишь!
- Тут могут быть змеи, - предостерег Стеф Рунич. - Осторожней!
Генеральный директор решительно остановился: идти было некуда, дальше начиналась пустыня.
- Непредвиденные обстоятельства, - сказал генеральный директор. - Не надо переводить... Ясно, что могила не сохранилась.
- В лучшем случае они подсунут нам чужую могилу, - сказал архитектор. Вон их здесь сколько.
- Этого нельзя допустить! - решил генеральный директор. - Мы будем выглядеть круглыми дураками. - Он обернулся к Стефу. - А что вы думаете? Как родственник?
- Я думаю, это к лучшему, - сказал Стеф Рунич. - Гений все же не совсем из нашей породы. Зачем ему могила на кзылградском кладбище, даже под триумфальной аркой? Могила гения - земной шар.
- Великолепно! - воскликнул специалист по рекламным кампаниям. "Могила гения - земной шар". Стоило ехать сюда хотя бы ради того, чтобы это услышать.
- Это не я придумал, - сказал Стеф. - Что-то похожее один русский поэт придумал во время войны и совсем по другому случаю.
- А вот это уже не имеет ровным счетом никакого значения, - успокоил Стефа Рунича специалист по рекламе. - Какая разница! Главное - это сказать вовремя и к месту, уж вы мне поверьте.
Гости, с опаской глядя под ноги, потянулись к выходу с кладбища.
- Нет могилы, - догнав понурого акима, сказал Стеф, - значит, и памятника никакого не будет. Йок! Но вы, в общем-то, не огорчайтесь.
- Ай-яй-яй! - сказал аким и облегченно вздохнул.
Заключительное отступление. Из Дневников художника
Сергея Ивановича Калмыкова*
Как мало во мне противоречий!
Я удивляюсь этому.
В самом деле, я только что сказал: "Хвастливость и известность - две вещи несовместимые" - и вот сейчас говорю: "Скоро обо мне заболтают - это будет что-то особенное"!
Но в этих словах, как это ни странно, нет противоречия!
Что значит "скоро" с точки зрения вечности?!
Скоро - это может значить "очень не скоро": через несколько тысяч лет, по-моему!
И меня будут хвалить, и я буду известностью. Когда уже не смогу быть хвастуном, когда меня уже не будет!
Как странно это!
Неужели настанет когда-нибудь такое время, когда меня не будет?!
Мне кажется, что такого времени никогда не будет!
Я буду всегда.
В каждом атоме мира будет отныне, будет чувствоваться мое присутствие, взгляд мой будет излучаться электронами тончайших туманностей!
Эти туманности будут окутывать нашу планету подобно шарфу Коломбины или покрывалу Изиды! Ах! Покрывало, расшитое звездами! Это очень похоже на покрывало Саламбо...
Я - тот инструмент, с помощью которого люди увидят наиболее глубокие, уводящие в даль времен и пространств невидимые, широчайшие перспективы.
Я выше, чем теория.
Первое - синтез, а второе только - деталь.
Гений - это внимание. Гений это - рассеянность.
Я комментатор по своей природе.
Надо трактовать действительность как миф.
Надо уметь быть непонятным, но простым, понятным, но сложным.
Надо дробить простые поверхности. В этом существо живописи.
Каждое случайное сочетание кривых, прямых, точек, объемов, туманностей есть шедевр композиции. Это истина, не требующая доказательств. В самом деле, если бы каждое случайное сочетание кривых, прямых и точек, объемов, туманностей не было бы шедевром, то тогда было бы, пожалуй, бессмысленно заниматься композициями. Ведь если сочетание прямых, кривых, объемов и туманностей - бесчисленное множество, то трудно допустить, что из этого бесчисленного числа занимающийся композицией нападет на шедевр.
В искусстве имеют значение намерения, а не достижения. Художник прежде всего мечтатель, а не мастер. Именно мечтания и намерения художника отличают его от рядовых последователей и подражателей мастера.
Если зритель ничего не знает о намерениях художника, он ничего не понимает в его произведении. В каждом произведении искусства всегда есть доля презрения автора к средствам своего выражения.
Жизнь протекает. Искусство кристаллизуется. Жизнь мгновенна - вот она! И вот ее уже нет! Искусство вечно - столетия, тысячелетия сверкает своими Созвездиями!
...Так выпадает снег! Земля становится белой. В небе засверкают над снежными полями немые ювелирные тонко-тонко сделанные звездочки. Иней покроет телеграфные и телефонные провода! И мои ювелирные чаши в строгом соответствии со всеми этими дарами скристаллизуются! Холод кристаллизует пары текущей воды в изящные снежинки. Холод искусства - наши безалаберные чувства кристаллизуются в мои письма - в мои золотые чаши Искусства!
Словом - это утопия! Человек - утопает, думая о всем этом, в море своего воображения!
Но, утопая умом в утопиях, человек прикидывает в своей фантазии - те или иные варианты решений занимающих его вопросов! Это естественно!
Но завтрак роскошный ждал
Пассажиров Корабля,
Приготовленный
Какими-то Невидимыми Руками!..
Подавали Горячие
Пышные Гречневые Блины в Сметане!
