Валентин Катаев - Время, вперед !
Маргулиес опять зевнул во весь рот. Он не мог сдержать зевоты. Вместо "максимум четыреста" у него вышло "маиу ыы-ы-ы-ы-а...".
Налбандов взял бороду в кулак и, остро щурясь, целился сбоку в Маргулиеса.
- Максимум четыреста? - переспросил Мося.
- Максимум четыреста, - подтвердил Маргулиес.
- Давид Львович!
- Иди, иди.
Маргулиес пошарил в кармане, но цукатов уже не было.
- Иди, не задерживай Ханумова.
Мося потоптался на месте.
- Ладно!
Он пошел к двери, взялся за скобку, но тотчас возвратился назад, стал в угол. Он облокотился о доски и стал ковырять пальцем каплю смолы.
Снаружи гремела музыка. Парадные такты марша тупо толкали стекла. Стекла дребезжали.
Маргулиес строго и вопросительно посмотрел на Мосю.
- Ну?
- Что хотите, Давид Львович, а я не пойду.
Маргулиес высоко поднял брови.
- Давид Львович, - жалобно сказал Мося, - только не я. Идите сами, Давид Львович, разговаривать с Ханумовым. А я не пойду. Они меня убьют.
- Что?
- Они меня убьют! Честное слово! Вы что - не знаете Ханумова? Смотрите, что там делается. Целая буза. У них встречный - пятьсот, и ни одного замеса меньше. Я не пойду. Меньше, чем на пятьсот, Ханумов не согласен.
Мося сел на пол и подвернул под себя ноги.
- Хоть что хотите. Идите сами.
- Пусть они про пятьсот замесов пока забудут, - холодно сказал Маргулиес. - Максимум - четыреста. Ни одного замеса больше.
- Идите сами!
Маргулиес не успел встать.
Мося быстро вскочил на ноги. Он опередил Маргулиеса.
- Сидите! - сердито закричал он. - Сидите! Я сам.
Мося решительно вышел из конторы, но через минуту влетел, задыхаясь, обратно и захлопнул за собой дверь.
За окнами слышались возбужденные крики и свист.
- Уй! Что там делается! Я только открыл рот про четыреста...
Мося сел в угол. Он был бледен.
- Идите сами, Давид Львович! - закричал он с отчаянием. - Идите сами! Они меня не слушают. Идите сами!
Маргулиес встал и вышел из конторы, хлопнув щеколдой.
Он остановился на пороге.
LXI
Толпа расступилась.
Он, не торопясь, пошел по направлению к машине. Ханумов стоял посредине настила, расставив короткие кривые ноги, и смотрел не мигая ему в глаза. Маргулиес вплотную подошел к Ханумову.
- Что же вы не начинаете? - сказал он обыкновенным тоном, подавая бригадиру руку. - Ноль часов пятнадцать минут. Времечко, хозяин, времечко.
Ханумов не спускал с него суженных, остановившихся глаз. При зеркально-гелиотроповом свете прожекторов его лицо казалось совершенно белым.
- Что там Мося треплется насчет нашей нормы, хозяин, - сказал он неузнаваемо тихим и сиплым голосом, - объясни, пожалуйста, будь добр! Какая норма?
Бригада обступила их молча.
- Норма от сорока до сорока пяти в час. Не больше четырехсот замесов в смену.
Глаза Ханумова стали еще напряженнее и уже.
- Костя - четыреста двадцать девять, мировой рекорд, а я после Кости четыреста?
- Больше пока невозможно.
- Давид Львович, ты, наверное, смеешься?
- Вот чудак! Ты чудак человек, Ханумов. - Маргулиес близко заглянул ему в глаза нежными, близорукими глазами. - Больше четырехсот никак нельзя. Надо сначала проверить качество. Через семь дней раздавим кубики, посмотрим прочность, тогда - пожалуйста, хоть восемьсот... если качество позволит... Понятно?
- Косте можно, а мне нельзя? - с тупым упорством сказал Ханумов.
- Подожди.
- Давид Львович, пятьсот?
- Невозможно.
Ханумов хорошо знал Маргулиеса. Он понимал, что спорить бесполезно. И все же он упрямо повторил:
- Пятьсот.
- Нет.
Бригадир растерянно оглянулся по сторонам. Со всех сторон смотрели напряженные лица, неподвижные, ждущие глаза.
Подходили: Корнеев, Мося, Налбандов.
Ханумов искательно улыбнулся.
- Четыреста пятьдесят... хозяин?
Маргулиес замотал головой.
- Времечко, времечко...
- Четыреста пятьдесят?..
- Брось торговаться, Ханумов. Мы не на базаре. Задерживаешь работу. Времечко.
У Ханумова надулась шея.
- Пятьсот! - закричал он изо всех сил. - Тогда пятьсот - и ни одного замеса меньше. Пятьсот!
Он дрожал от бешенства и упорства.
- Не выйдет.
- Ты что... Ты что... - с трудом переводя дух, проговорил Ханумов. - Ты что, Давид Львович... Душу из меня хочешь вынуть? Хочешь меня осрамить перед людьми? Насмешку из меня сделать? Давид Львович! Ты ж меня знаешь... Ты меня знаешь, я тебя знаю. Мы ж с тобой вместе плотину клали. Вместе руки и ноги морозили...
Налбандов стоял, заложив руки за спину, упираясь задом в палку. Он насмешливо и внимательно щурился.
Маргулиес резко мотнул головой.
- Товарищи! Ребята! - закричал Ханумов с надрывом, весь подергиваясь. Бетонщики первой непобедимой! Вы видите, что над нами делают?
Бригада угрюмо молчала.
- Давид Львович! Товарищ начальник участка! Маргулиес! Будь человеком. Будь настоящим человеком. Пятьсот!
- Не валяй дурака, Ханумов, - с досадой заметил Маргулиес. - Не выйдет дело. Начинай смену.
- Не выйдет? Не выйдет?.. Тогда...
Ханумову трудно было говорить. Он рвал на себе ворот рубахи.
- Тогда... я тебе скажу... Тогда... Давид Львович... Не мучь меня... Знаешь... Я тебе скажу... Ко всем чертям... К свиньям! К собакам! К собачьим свиньям!.. Вот!
Ханумов судорожно полез в карман, запутался в подкладке и вместе с подкладкой вырвал портсигар.
Бледный, трясущийся, он бросил его на доски настила.
- Вот... Гравированный и серебряный портсигар за плотину... Восемьдесят четвертой пробы... Бери... Не нужно...
Он вырвал из другого кармана серебряные часы и положил их рядом с портсигаром.
- Подарочные часы... За ЦЭС...
Он бросил на часы тюбетейку.
- Тюбетейка... За плиту кузнечного цеха...
Он быстро сел на землю и стал сдирать башмаки.
- Щиблеты за литейный двор... Бери... Подавись... Ничего не надо.
Прежде чем Маргулиес успел что-нибудь сказать, он ловко сорвал с себя башмаки и швырнул их в сторону.
- Ухожу к чертовой матери со строительства. Пиши мне расчет. Не желаю работать с оппортунистами. Пропадайте...
Маргулиес побледнел.
Ханумов посмотрел блуждающими глазами вокруг и вдруг увидел Налбандова.
- Товарищ Налбандов...
Он хватался за соломинку.
- Товарищ Налбандов, будьте свидетелем... Будьте свидетелем, что здесь правые оппортунисты делают над человеком! - закричал он со злобой.
Все глаза повернулись к Налбандову. Налбандов стоял, окруженный глазами.
Он видел эти глаза, обращенные к нему с надеждой и мольбой.
Вот. Случай. Слава лежит на земле. Надо только протянуть руку и взять ее. Эпоха не щадит отстающих и не прощает колебаний.
Или - или.
- Давид Львович, - сказал Налбандов среди всеобщей тишины.
Его голос был спокоен и громок.
- Я вас не совсем понимаю. Почему вы не разрешаете бригаде Ханумова повысить производительность до пятисот замесов в смену? По-моему, это вполне возможно.
- Конечно, возможно! Правильно! Верно! Возможно! - зашумела бригада.
- Видишь, Давид Львович, что человек, дежурный инженер, говорит! быстро сказал Ханумов, вскакивая на ноги.
Налбандов повернулся к Маргулиесу.
- Я вам советую пересмотреть свое решение.
- Я не нуждаюсь в ваших советах! - грубо сказал Маргулиес.
- Я вам имею право не только советовать, Давид Львович. В качестве заместителя начальника строительства я могу приказывать.
Налбандов нажал на слово "приказывать".
- Я не желаю подчиняться вашим приказам! - фальцетом крикнул Маргулиес. - Я отвечаю за свои распоряжения перед партией!
Налбандов пожал плечами.
- Как вам будет угодно. Мое дело указать. Но я считаю, что ваши распоряжения имеют явно оппортунистический характер. Вместо того чтобы, воспользовавшись достигнутыми результатами и учтя опыт предыдущей смены, идти дальше, вы отступаете или, в лучшем случае, топчетесь на месте. Вы этим самым срываете темпы. Темпы в эпоху реконструкции решают все.
Его слова падали в толпу, как непотушенные спички в сухую солому.
- Я попросил бы... вас... без демагогии...
Маргулиес сжал кулаки и подошел к Налбандову вплотную. У него трясся подбородок. Он едва владел собой. Делая невероятные усилия быть спокойным, он произнес, штампуя каждое слово:
- Прежде чем я не удостоверюсь в качестве, я не позволю подымать количество. У нас строительство, а не французская борьба. Вам это понятно?
Он отошел, поправил без надобности очки и сказал через плечо:
- Потрудитесь не стоять посредине фронта работы. Вы мне нарушаете порядок.
Затем Маргулиес подошел к Ханумову и положил ему на плечо немного дрожащую руку:
- Ты, Ханумов, вот что... Ты ведь меня знаешь, Ханумов... Если я говорю - нельзя, значит, нельзя. Я тебя когда-нибудь подводил? Мы же вместе с тобой, Ханумов, клали плотину. Ну?.. Ты что - ребенок? Чтоб потом всю плиту пришлось ломать?
Ханумов подозрительно всматривался в лицо Маргулиеса. Он всматривался в него долго и упорно, как бы желая прочесть на нем всю правду, все его самые тайные чувства, самые тайные движения мысли.
