Феликс Светов - Отверзи ми двери
- Но ведь, чтоб его с его... дамой провести, надо было кого-то потеснить истинно верующего, да и место хорошее могли бы тем предоставить, кто того достойней. А уж Березкина там были поблагочестивей...
- Подостойней, поблагочестивей? - искренне изумился Кирилл Сергеич.
- Конечно! - заспешил Лев Ильич. - Вы провели своего знакомого, человека, ну... мягко говоря не имеющего к церкви никакого отношения, тем самым лишили места кого-то, кто имел на него значительно больше права. А кроме того, выказав эту свою, ну, как бы сказать?..
- А вы проще говорите, что думаете, а то вас до конца никак не пойму.
- До конца? Ну если до конца, то и получается: вот здесь, в этой потрясающей книге, меня про меня заставившей забыть, сказано, что нельзя различить Церковь мистическую и историческую, что она как бы срослась. Но что же получается, если и священник отравлен мирским - суетой ли, корыстью - да чем бы то ни было! Если... ну не о Боге ж вы думали, отец Кирилл, когда моего дружка Березкина устраивали на клиросе?
- О Боге, - сказал Кирилл Сергеич и лицо его стало серьезным, отвердело. Вот вы о чем! Наконец, понял, простите меня, недогадлив. Значит, вам увиделось в том, что я...
- Нет, нет! - перебил его Лев Ильич. - Тогда уж я все объясню, а то совсем получается глупо, да и вывернуть можно. Конечно, факт обыкновенный, ничего не стоящий - и человеку сделали удовольствие, а может быть, ему и в душу западет, и притчу о блудном сыне можно вспомнить. Но я здесь другим ушибся. Я этот факт, эту мелочь, чепуху, пусть даже вашу слабость, если вы мне ее объяснить не захотите, я, понимаете, связал это все единой цепью - с Адама начиная, через праотцов ко Христу, всех мучеников веры, святых. И вот, если конец той цепи... у моего дружка Березкина на клиросе, тогда - нет ничего. И цепи той нет, и клирос - пустое место. Я, может, все это сбивчиво, не так объяснил, но мне скверно, отец Кирилл, совсем плохо. Меня вчера Маша, а сегодня - эта книга чуть привели в себя. Очень уж правда красиво в ней все, стройно - другой мир. Все так, но - куда мне!..
- Хорошая книга. Действительно, молодая. Романтическая. Ну это большой разговор, ежели всерьез говорить о "Столпе" и Флоренском. Но напряженность мысли о Христе несомненная и удивительная даже у нас... Хорошо, что вы ее так прочитали... Но вы напрасно думаете, что я от ваших слов намерен отмахнуться, почесть этот факт, так вас поразивший, не стоющим внимания, или даже, как вы говорите, "вывернуть" ваши слова. Я, правда, не знаю, почему он так вас потряс - тот "факт", видимо, есть свои причины, и наверно глубокие - но захотите, сами расскажите... Только причем же тут притча о блудном сыне? О возвращении блудного сына? Этот наш философ - нормальный либеральствующий коммунист. Конечно, коль считать всех неверующих блудными детьми... Нет, если уж вы притчу вспомнили... да вот здесь, у Флоренского... Вы все прочитали?
- Что вы! Я... пролистал... отдельные главы...
- Одна из самых загадочных притч Евангелия - о неправедном домоправителе. Не помните?.. Вот вам Евангелие. Откройте - от Луки, главу шестнадцатую. А я пока у Флоренского найду... Замечательное толкование. Дело, конечно, не в вашем приятеле и моей, быть может, вы и правы, - слабости...
- Простите меня, отец Кирилл, я не хотел вас обидеть.
- Бог с вами, Лев Ильич, я священник, какие могут быть обиды? И поверьте мне - не... фразер, хотя, что делать, и слаб, и недостоин, разумеется, способен на ошибки - вольные и невольные. Но если Богу будет угодно, я вам помогу... Если уж вы себе цепь представили, которая начинается в первородном грехе, а заканчивается этим моим несовершенством - обо мне ведь речь, не о Березкине - правильно я вас понял? - глянул он на Льва Ильича, - то и эта притча будет кстати... Нашли? Читайте вслух, прямо с начала главы: "Один человек..." Ну, хотя бы девять стихов.
Лев Ильич начал было читать, сбился, чуть успокоился и принялся еще раз с начала.
- "...один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его. И, призвав его, сказал ему: "что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем: ибо ты не можешь более управлять". Тогда управитель сказал сам себе: "что мне делать? господин мой отнимет у меня управление домом: копать не могу, просить стыжусь. Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом". И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: "сколько ты должен господину моему?" Он сказал: "сто мер масла". И сказал ему: "возьми твою расписку, и садись скорее, напиши: пятьдесят". Потом другому сказал: "а сколько ты должен?" Он ответил: " сто мер пшеницы". И сказал ему: "возьми твою расписку и напиши: восемьдесят". И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. И я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители..."
Лев Ильич с изумлением посмотрел на Кирилла Сергеича.
- Какая странная притча! Выходит, хозяин похвалил управителя за то, что он самовольно распорядился его имуществом, проявил щедрость за счет хозяина, и еще на этой своей "доброте" за чужой счет приобрел себе капитал? Не понимаю. Какая-то корысть и двойная бухгалтерия.
- Да, все так, если вы подходите к этому законнически, юридически, моралистически. Верно. Но вдумайтесь в притчу, пойдите вслед за евангелистом, за Флоренским в его толковании. Домоправитель - это человек, приставленный к Божьему имению - к той жизни, силам и способностям, которые ему вручены для преумножения, а он расточил ту жизнь - Божие имение. И вот Господь потребовал его к ответу. Ему предстоит лишиться всего, чем он, казалось, владеет, а на деле принадлежит не ему, а Богу - он должен лишиться всего, все это выгорит в судном огне. Он останется "нагим", "нищим" - ему уже объявлено, что он более не может управлять имением. Тут-то он уже понимает, что положение его безвыходно, жил он не на свое - на Божие имение, своего нет и быть не может. И тогда он хочет обеспечить себе место, хотя бы в других домах - то есть, в душах, в молитвах, в мыслях других людей, а быть может, в памяти Церкви. Что же он делает для того, чтобы этого добиться? Он говорит с каждым порознь, в тайне, чтоб не просто выказать свое великодушие, но воистину убавить им их долг перед Богом - сокращает этот их долг в своем сознании. То есть, с точки зрения права или морали совершает новое преступление - прощает поступок против Бога. Но в духовной жизни как раз и требуется такая неправедность, ибо, неправедно прощая чужие грехи, мы более оправдываем себя, неправедных - "сынов века сего", нежели праведные, благочестиво осуждая чужие грехи, могли бы оправдать себя, праведных - "сынов света". Хотя, казалось бы, вполне естественно, что ревность к славе Божией, усугубляя вину других, подчеркивает лишний раз, что мы никак не сочувствуем их грехам, что мы, радея о Господе, считаем их даже своими должниками! И однако "похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил, ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде"... Надо ли нам с азартом подсчитывать чужие грехи, кичась своим благочестием, забывая о том, что наше собственное положение безвыходно, что вот-вот и нас призовут к ответу?..
- Что ж получается, что и мораль, и нравственность, и право, моя способность оценивать поступки, добро и зло, справедливость - это все ничто, у Бога все иное? Как же я сориентируюсь тогда в этом мире - я ж в нем существую?..
- Вам даны заповеди. У вас есть Откровение, Предание, Церковь - там все ответы. Да вот - через пять стихов, там же: "вы выказываете себя праведными пред людьми; но Бог знает сердца ваши: ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом".
- Я всегда почитал корысть грехом, неприемлемым для себя? - Лев Ильич был по-настоящему растерян. - А оказывается, она может быть достойна похвалы? Сохранить себя в душах других за то, что я прощу им их долг перед Богом? Непостижимо.
- Вы будете молиться за них, они - за вас, что может быть выше такой общей молитвы к Богу? А судить вас или кого-то можно только согласно благодати, но какие вам даны дары, кто знает?..
- Отдать все, что есть, все, чем жил, гордился, собирал всю жизнь по крупицам, отдать память, доброту - то, что и делает тебя самим собой, за что меня любили?
- А другого выхода нет. Отдать все, но остаться в душах других, - просто сказал Кирилл Сергеич. - Все, что вы собирали, чем гордились, что составляло вашу жизнь - ну что это рядом с тем, что вам открылось? Подумайте об этом в церкви, разложите перед собой все, о чем вы сейчас говорите: себя, свое душевное богатство, свою память, сомнения, тревоги - и то, что почувствуете, услышите в церкви. Попросите Бога помочь вам оценить то и это. И все станет ясным. Я убежден - вы получите ответ.
- Церковь! - сказал Лев Ильич с горьким ожесточением. - Я прочитал об этом прекрасные слова в этой книге. Я и не знал, что можно так про это сказать. И когда читал, мне казалось - живу и вижу. Но вот теперь, снова, что делать с сомнениями, с тем, что не можешь не учитывать и позабыть? Да, и о недостоинстве священников, и о том, что благодать в крещении может быть не передана - так ведь?
