Искус - Дарья Промч
– И ты вечно ходишь взад-вперёд по этой бутафорской дорожке? – Её внимание привлекла бутылка с яркой этикеткой, не потерявшей ещё магазинного лоска, стоявшая возле могильной плиты. – Смотри-ка, мёртвые квасят почище живых, надо будет это учесть.
– Что это?
– Венесуэльский ром, один из лучших. Ну так что дальше? Не тяни…
– Дальше ты можешь призвать души тех, кто был важен тебе при жизни, и спросить их о чём угодно.
– Это на случай, если не наелся вранья за годы, проведённые вместе?
– Души не могут обманывать, они будут честны с тобой.
– О-о-о-о, уволь, – она закатывает глаза и приставляет к виску пистолет из сложенных вместе указательного и среднего пальца. – Правды я могу и не перенести.
– Это последняя возможность проститься с теми, кто тебе дорог. Они прилетают всего один раз, ночью, когда люди на земле погружаются в глубокий сон, но к рассвету они обязаны вернуться в отведённые им новые тела.
– Посидим? – она смахивает воду с разноцветной лавочки, слишком жизнерадостной для места, в котором её установили, и садится. Тут же вскакивает, чертыхается и извлекает из заднего кармана помятую пачку, зубами вытягивает из неё сигарету, протягивает мне, я отрицательно машу головой. – Правильно… береги силы на вечер. Твой загробный мир выглядит так, будто всю земную жизнь ты бродишь в темноте и молишь небо осветить твои угодья хотя бы на чуть-чуть. И вот смерть дарует тебе огромный прожектор, ты можешь навести его на любую деталь, вещь, предмет интерьера, человека и наконец рассмотреть их. Только что в этом толку? Ты ведь уже мертва, и этот мир больше тебе не принадлежит. Как-то так. Ты во тьме?
– В незнании скорее.
– Но веришь в возможность обретения истины? Теоретически.
– Верю. – Я снова чувствую себя глупой и наивной, не по итогам диалога, нет, в большей степени из-за реакций, которые она выдаёт на мои суждения. – А ты нет?
– Мне наплевать, – в подтверждение собственных слов она по-мальчишески показушно сплёвывает.
– На всё?
– На прошлое. Спасибо, что прошло. Что за этим? Куда ты попадаешь?
– В какое-то особенное для тебя место, туда, где сможешь обрести покой.
– Место на земле?
– Нет, наверное.
– А где тогда? В созданную специально для тебя его точную копию? Реквизит, декорации, картонные стены, кондовые манекены, синтетические ароматы, одноразовая посуда, молочник, из которого не льётся молоко? Так? Пластмассовый рай?
– В твоём описании это больше похоже на ад…
– Не поверишь: в твоём тоже. – Она встаёт, и мы возвращаемся на дорожку, по которой проходит наша нерадостная прогулка. – Чего стоит клок пространства, вырванный из контекста и наспех воссозданный по памяти шайкой небесных плотников? Место без звуков, людей, эмоций, ощущений? Просто место… что с ним делать?
– Ждать, пока тебя заберут…
– Ага! Так-так-так, – она тыкает в меня указательным пальцем и самодовольно цокает языком, словно наконец-то получила ожидаемый ответ. – А заберут тебя, чтобы снова отправить на землю?
– Получается… По правде, я не совсем хорошо всё это представляю, – с минуту мы идём в тишине, и я с удивлением замечаю привычное пение птиц, с которого начинается каждое моё утро дома. Только теперь я понимаю, что в этом городе слышу его впервые. – А что ты думаешь обо всём этом? Куда попадёшь ты?
– В лимб! – Вызов, с котором она это произносит, лишает меня надежды на то, что я каким-то чудом угадаю значение этого слова. – Я попаду в лимб. Ты, конечно, не знаешь, что это?
– Нет, – признаюсь, куда деваться.
– Это первый круг ада, согласно Данте. Но чёрт с ним, с Данте, он не заслуживает особого доверия в этом вопросе. Раньше считалось, что помимо ада и рая существует лимб, такое особое место, отстойник для тех, кому нигде не рады.
– Это вроде чистилища?
– Нет! В том-то и соль, что нет. Лимб – это безвременье, неопределённость и недвижимость. Концентрация пустоты, понимаешь? Ни страданий, ни развлечений. Ничего.
– Почему ты думаешь, что окажешься там?
– Чистая логика: про рай я не помышляю, в аду, по идее, соберутся все мои, но я слышала, что черти не терпят конкуренции. Такое чудовище, как я, живо там устроит переворот, так-то… – Она поворачивается ко мне, и на её лице проступает самая невинная и милостивая улыбка из всех, что мне довелось повидать. – Боюсь, сатане этот расклад придётся не по душе. Каламбур какой-то: сатана, душа…
– А чистилище?
– Там ошиваются готовые к спасению и покаянию. Посмотри на меня, – она лохматит волосы, хмурит брови и принимает вид средневековой ведьмы. – Внимательно посмотри: где я, а где покаяние.
Мы проходим мимо большого грустного льва, высеченного из светло-серого камня. Она подходит к нему, гладит по лохматой гриве, по гладкому лбу, с такой лёгкостью и нежностью, будто это не свирепый страж чьей-то могилы, а домашний кот.
– Паскаль, поди сюда, погладь его, ну же! – она прижимается виском к его голове. – И в убитом льве вместо мух поселятся пчёлы, и будут медоносить.
– Пчёлы? – Я неуверенно коснулась холодной статуи, покрытой липким налётом из городской пыли, пыльцы недавно отцветших деревьев и высохшей дождевой воды. – О чём ты?
– Смерть, дарующая вечную жизнь. Из сильного вышло сладкое – целительный мёд вместо трупного яда. То же случится и с тобой, если твоя смелость победит твои страхи… – Она наконец поднимает на меня глаза, наполненные светом откровения, нашедшего её на кладбище в эту самую минуту, и небывалой решимостью. – Мёд в теле льва. Думаешь, я брежу?
– Объясни… – Новый приступ беспомощности сушит мне горло, и я произношу это слово почти шёпотом.
– Самсон, последний из двенадцати великих судей Израиля, шёл как-то свататься к своей невесте, и навстречу ему вышел лев, готовый растерзать его в тот же миг. Но на Самсона сошёл Дух Господень, и Самсон убил льва голыми руками. Человек – льва, понимаешь? Голыми руками! – она продолжает в задумчивости трепать каменную гриву. – На обратном пути Самсон решил взглянуть на убитого им льва, и пришёл, и узрел, что пчёлы свили в его теле гнездо и дали мёд. Он отпил его и очистился. Человек, совладавший со своими демонами, из раба становится сыном, он победил не льва, а саму смерть. Понимаешь?
– Не совсем… – Совсем нет, если честно, но её объяснения вносят только большую сумятицу в моё мутное сознание.
– Поймёшь. Пока просто запомни, – она целует пыльный львиный лоб так, как целуют обычно отошедших в мир иной, – обречённо, практически не касаясь, – и стремительно удаляется в гущу могил, ни слова не говоря;
