Искус - Дарья Промч
– Знаешь, вот сейчас мне показалось, что я могла бы провести жизнь на этом балконе, то есть в этой квартире. Выучилась бы их языку, устроилась бы продавать мороженое или разносить соки в кафе вроде того, в котором мы были. Может, эта жизнь оказалась бы даже счастливее той, что мне уготована. – Первая твоя откровенность за всё это время звучит так просто и легко, словно ты не боишься громких слов, того впечатления, что они производят.
– За чем дело стало?
– Ну всё это просто мечты… я не могу так поступить…
– С кем? – Я поджигаю новую сигарету от окурка, ты стоишь ко мне спиной, облокотившись на перила, потом поворачиваешься, с тем чтобы потушить сигарету, наполовину выкуренную ветром, я двигаю пачку к краю стола, и ты тянешься к ней в задумчивости.
– Со всеми, – закуриваешь.
– Ты не можешь поступить неправильно со всеми, поэтому предпочитаешь сделать это с собой?
– Из твоих слов вытекает, что да… – Ты снова отворачиваешься, в твоих глазах стоит такая тоскливая предрешённость, что меня охватывает искреннее сочувствие.
– Знаешь сказку про трусливого льва, который отправляется на поиски храбрости и в пути обнаруживает, что она всегда в нём была?
– Нет… расскажи.
– Расскажу на ночь. Я к тому, что… – я захлёбываюсь словами, подступившими к горлу, к моему живительному, сильному горлу, и не знаю, произносить ли их. – Я к тому, что, если ты решишься на побег, я тебе помогу.
– Ты говоришь так, будто я в тюрьме.
– А ты на свободе?
– Частично…
– Паскаль, крошка… – откуда вылезло это «крошка», нелепица какая. – Свобода частичной не бывает. Частичным бывает только рабство. Зачем тебе выходить за него? Время настало, а других предложений нет? Так выглядит свобода в твоём краю?
– Время действительно настало.
– Херь.
Воздух неожиданно взрезал звон колоколов. Не припомню, чтобы мне доводилось слышать его до этого, да и на горизонте не видно ни одного собора.
– Для того, кто ни в чём не знает нужды, – возможно.
– Проблема только в деньгах? Я дам тебе денег.
– Сколько?
– А сколько тебе нужно?
– Мои родители стареют, совсем скоро у отца не останется сил ходить в море. Им не удалось родить сына… живым… вся надежда теперь на меня.
– Может, им сразу тебя в бордель пристроить, чего играть-то в создание семьи? Здесь, кстати, шоколадное место для работниц такого толка!
– Ты снова злишься…
– Серьёзно? – Нет, это не злость, до злости пока далеко, ты никогда не видела моей злости, и не приведи господь тебе столкнуться с ней. Моё злое слово пробивает в бетонной стене дыру размером с теннисный мяч, вдребезги разносит головы, останавливает сердца. – А у меня нет повода?
– Твоя злость ничего не изменит, только отравит всё вокруг… а я хочу провести день так, словно за пределами этого города ничего не осталось, будто всю остальную сушу смыло океаном. Можно?
– Это был красивый аналог для «не суй нос не в своё дело» или мне показалось?
– Показалось. Это была просьба, – ты истерично тушишь сигарету в земле, предназначенной для невразумительных азалий, и выходишь с балкона, прихватив с собой чашку из-под кофе. Оправдания твоей капитуляции доносятся до меня уже из коридора. – Я не успела принять душ с утра, хочу помыться.
Хм, наконец-то сквозь маску благопристойности начинает виднеться твой характер, пока это неуверенные ростки, обрывочные фразы, но и их достаточно, чтобы сложить кое-какое представление.
Третий день в Амстердаме раскрашен в излюбленные тона мастеров фламандской школы – низкое, давящее небо, изморось, повисшая в воздухе, словно дождь, собравшийся омыть тротуары и мостовые, под силой какого-то неведомого заклинания остановился в крайней точке своего полёта, так и не коснувшись земли. Брейгель, может быть, или Йорданс. Третий день в Амстердаме, ты называешь мне истинную причину своего замужества между делом, между сигаретой и сигаретой, но отказываешься признавать её бессмыслицей. Три дня, свалявшиеся в клубок разговоров, домыслов и намёков, так шерсть скатывается в неплотный шарик неправильной формы. Ничего не натворили, ни в чём не преуспели. Что другим удаётся за три дня? Поднять мятеж, казнить императрицу, затеять войну. Разор, хаос, кровопролитие… обычно люди добиваются успехов в этом, созидание не их задача. Мы не продвинулись ни в том, ни в другом. Три дня… что можно было успеть за три дня? Возвращаюсь в квартиру, слышу льющуюся в душе воду, вижу наспех вымытую тобой посуду.
– За первый день Бог создал небо, землю и свет и разграничил тьму со светом… – Я упираюсь лбом в шершавую дверь ванной и проговариваю это на манер священника какого-нибудь сельского прихода, за дверью ты выключаешь воду. – За второй он создал твердь посреди воды и небо.
Дверь открывается и чуть не сносит мне башку. На пороге ты предстаёшь в полотенце, повязанном как тога, вода стекает с мокрых волос на пол.
– Ты это к чему? – Тебя окутывают клубы пара.
– На третий день Бог создаёт сушу, моря и растения.
– И?
– Это наш третий день здесь, а всё, что мы создали – это дым и пар.
– Ну, мы же просто люди… Это из Библии?
– Книга Бытия.
– Откуда ты так хорошо её знаешь?
– Искала приют.
– В вере?
– В религии. Вера у тебя: всё сплошь интуитивное и природное, никаких текстов, никаких учреждений. Прямая линия с Богом.
– И как, нашла?
– Нет, но в памяти осело. Посуши волосы, на улице свежо. Такси будет через пятнадцать минут, я подожду внизу, ключ в двери, не забудь её закрыть.
Паскаль
Такси – это ещё одно удовольствие, о котором я не подозревала. Если бы только можно было взять его на весь день и кататься по этим узким домашним улицам… Ночью мне приснился странный сон, в котором я была большим китом, лежащим на самом дне моря, солнце не проникало туда сквозь толщу воды, и было совсем темно, как самой
