СНТ - Владимир Сергеевич Березин

– Да я, в общем, имею представление, – несколько обиженно сказал Раевский. – Я в детстве задавался вопросом, как нужно собирать грибы, – срезать их ножиком или срывать. Бабушка говорила, что срезать, чтобы оставить в покое грибницу, а мама – что лучше выкручивать, потому что отрезанный кусок загниёт и всё равно испортит грибницу. А отец подтрунивал над ними – бабушке он сказал, что ей просто нравится ходить по лесу с ножом, а маме – что важно, как выкручивать гриб – по часовой стрелке или против. Я потом спросил его, как правильно, и он ответил, что грибница такая мощная, что ей всё равно.

– Ваш папа был мудрый человек.

Они подошли к опушке. Там Раевский увидел странную проплешину – круг из изумрудной травы посреди опавших листьев. Круг этот был отделён кольцом огромных белых грибов.

Раевский вспомнил, как это называлось – бабушка говорила «ведьмины круги». А папа поправлял, говорил, что это всё из-за грибов – будто бы они, расширяясь от центра, выставляют тех самых конквистадоров со спорами по кругу.

– Да, сюда, – сказал из-за его спины повар и добавил: – Как хорошо, что вы не ели масла. Это бы нам сильно помешало. Встаньте, пожалуйста, в круг. Мне очень нужен помощник, и нам нужно подготовить вас к завтрашнему дню.

* * *

Всё это время трюфель лежал в своём саркофаге, где поддерживалась постоянная температура и влажность, ожидая завтрашнего дня. Времени ещё было достаточно, а лежать неудобно. Поэтому он чуть повернулся набок и снова заснул.

(ужин отдай врагу)

Всё было сделано надлежащим порядком, пан Гуржий засыпан землёю, Турбон сытно угостил прибывших посетителей и к вечеру остался в панском доме один с слугами и служанками, для которых назначен был праздничный ужин, за коим господствовало изобилие в пище и напитках.

Василий Нарежный. Гаркуша, малороссийский разбойник

Оконная рама поддалась неожиданно легко. Паша поднажал ещё, что-то сухо треснуло, и окно растворилось. Они полезли внутрь – первой Юленька, а за ней и Саня. От волнения он уронил очки в снег под окном и минуту ещё шарил в вечерней темноте. Сердце у Сани бешено колотилось – он первый раз влез на чужую дачу, а вот Паша хвастал, что делал это не раз. Саня отправился вместе с ними только оттого, что ему нравилась Юленька.

Они специально отправились в дачный посёлок в глухом месте. Название у него было непонятное, можно сказать – дурацкое: «Пчеловод». Но рядом оказались и другие – что-то вроде «Огнеупорца» или «Кентавра».

Троицу немного будоражила опасность: сейчас многие старики живут на дачах круглый год, и в таких посёлках не пошалишь. Но эти дачи построили далеко, и к тому же сам участок – на отшибе. Там жил богатый пасечник, а соседи не любят, когда рядом с ними находятся ульи. Пасечники всегда изгои.

Про пасечника где-то разузнал Паша, он и нашёл дорогу к пустому дому.

Ульи действительно стояли рядом с домом, припорошенные снегом. Паша, проваливаясь по колено, добрался до одного из них, чтобы разжиться мёдом. Он поддел крышку, заглянул внутрь и выругался.

В улье оказалось пусто.

Теперь они были внутри дома, большого и тёмного. Свет, впрочем, включился сразу, и Паша начал шарить по полкам в кухне. Наконец он произнёс те же слова, что и у улья, но уже одобрительно. На стол встали несколько бутылок, красивых и, очевидно, дорогих. Паша сноровисто бегал по дому и вдруг вернулся с коробкой сигар. Потом на столе появился старинный кинжал в ножнах и портативный приёмник – уже совершенно футуристический.

Юленька сидела задумчивая, и казалось, что всё происходящее её не касается. Саня понимал, что она не слишком умна, но спермотоксикоз делал своё дело. Его воображение уже рисовало картину того, как они сделали бы это сейчас втроём, но не мешало бы включить отопление.

Прежде чем сложить добро в рюкзаки, Паша предложил выпить, и они пустили одну из бутылок по кругу.

И тут вдруг Саня заснул.

* * *

Он очнулся оттого, что кто-то рядом напевает. Голос был старческий, но приятный, а слова незнакомые: что-то про золотые горы и реки, полные вина. Саня дёрнулся, но понял, что двигаться не может. Он повернул голову и увидел Юленькины ноги в узких джинсах. Они оказались аккуратно покрыты скотчем до колен, отчего Юленька стала похожа на бабочку. И в том, как аккуратно, будто бинт, наложен скотч, было самое страшное. Саня закричал, но с удивлением понял, что крик не получается.

– Покричи, покричи, это можно, вы в правильном месте, нет тут никого в округе, – сказал голос рядом. – Крик успокаивает.

Саня понял, что теперь находится в другой комнате, похожей на мастерскую. На бесконечных полках вместо инструментов стояли человеческие головы. Присмотревшись, он понял, что они из фарфора.

– Ты, мальчик, успокойся, торопиться некуда. Пришли вы к пасечнику в гости, будете теперь слушать сказки. Такие вот дела, малята.

Саню приподняли за плечи и посадили на диванчик. Рядом поместилась Юленька. Паши нигде не было видно, вместо него перед ним явился не человек даже, а человечек. Маленький, почти карлик, под лампой его волосы казались красными, но Саня понял, что он просто рыжий.

Человечек потёр лапками, как муха, и улыбнулся.

В этот момент Саня снова потерял сознание.

* * *

Когда он открыл глаза, то сразу ощутил тепло. Руками и ногами он по-прежнему не мог пошевелить, но Юленька лежала рядом, очнулась и что-то мычала. Рот её хозяин заклеил аккуратно отрезанным кусочком скотча.

Человечек по-прежнему сидел напротив, очень довольный.

– Люблю я эти места зимой. Тихо, спокойно, только деревья трещат от мороза в лесу. Сидишь у камелька, думаешь о вечном.

– А где Паша? – спросил голос, в котором Саня не сразу узнал свой.

– Паша покинул нас. Он своё дело сделал, не надо тебе о нём думать. Да и вообще ни о чём думать не надо. Просто слушать.

Вот вам, дети, первая история. Вы ещё не родились, как в нашем Отечестве наступили голодные времена, по окраинам начались войны, деньги, наоборот, кончились, а вот богатые люди появились. Кто жил в достатке, вдруг обнаружил себя нищим. Нас было трое, и один даже – доктор наук. Другой мой товарищ – кандидат, а я вот, стыдно сказать, без степени, хоть много лет занимался радиотехникой. Задули ветры перемен, и вдруг мы увидели, что торгуем на рынке всякой дрянью –