Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис
Иначе ее силы быстро истощатся, и заклинание окажется неэффективным.
Эсме Руссель. Колдунья над платьями
22 октября 1943 года.
Ньюпорт
И снова я потихоньку занимаюсь шитьем. Только на этот раз я шью не для себя, а для Тии. Ma pauvre fille[44]. Как я могу не болеть за нее сердцем! Ей было всего восемь, когда умерла мать. Отец в ее жизни – не более чем мрачный призрак, а брат – вообще по ту сторону океана. Так что для утешения у нее остаюсь только я, ее «будущая сестра». И хотя я люблю ее и души в ней не чаю, я не могу заменить ей родителей.
Отношения с Оуэном у нас лучше не стали. Я надеялась, что разговор о Тие как-то расположит его ко мне, однако это, похоже, имело прямо противоположное действие. Он больше не разделяет с нами стол и вообще редко когда возвращается домой до полуночи. Порой я думаю: может, у него есть женщина, с которой он проводит время, некая пассия, помогающая ему заполнить пустоту, оставленную умершей женой? Однако мне очень трудно представить в этом мужчине хоть какую-то страсть или любого рода теплые чувства.
Но тем не менее сегодня утром, надевая шляпу и готовясь уехать на весь день, мистер Перселл вдруг поинтересовался, не получала ли я от Энсона какого-либо письма за время, прошедшее с моего приезда. Вопрос этот застал меня врасплох. Он никогда в разговоре со мной не упоминал имени сына. Когда я сообщила, что писала Энсону, но так и не получила ни одного письма в ответ, лицо Оуэна еще сильнее помрачнело, и на мгновение мне даже стало его жаль.
Я попыталась успокоить его, объяснив, что Энсон чрезвычайно предан своему делу и что я сама видела, как он по нескольку дней работал без сна и без отдыха, когда случалось большое поступление раненых. Закончила же я тем, что напомнила ему, как ненадежна французская почта по части заокеанских писем. Он покивал, со всеми доводами вроде бы соглашаясь, но все же груз молчания Энсона тяжело повис между нами, потому что я тоже начала его ощущать. А еще меня сильно беспокоит, что со мною что-то не в порядке. Я постоянно чувствую какую-то усталость, слабость и тошноту, и иногда не могу уснуть. И все это, вкупе с полным отсутствием вестей от Энсона, делают мои дни унылыми и бесконечными, приносящими лишь пустоту и постоянное физическое недомогание.
Но теперь, по крайней мере, я могу занять себя шитьем платьев для Тии. У меня было такое странное чувство, когда я перебирала в гардеробной одежду Лидии Перселл – и повседневные платья, и вечерние костюмы. Все они явно шились на заказ – даже самые простые, – все были сделаны со вкусом и определенно стоили недешево. Из них-то я как раз и выбрала материал для своей работы. Но были еще и вечерние платья: и атласные в тонах драгоценных камней, и бархатные, отделанные стразами; и шифон, и гипюр, и поблескивающая серебром ламе. Я посмотрела на ярлычки: Уорт, Диор, Ланвен. Некоторые платья были совершенно потрясающими – как раз такие я и мечтала сама создавать, когда была еще юной девочкой. Однако в сравнении с будничной одеждой Лидии они казались сногсшибательно роскошными – как будто принадлежали совсем другой женщине. И я поймала себя на мысли: какие платья принадлежали настоящей Лидии Перселл, а какие были выбраны для той особы, что Оуэн Перселл желал видеть в своей жене? Я сделала для себя мысленную пометку разузнать об этом у Энсона, когда тот вернется домой. А до той поры решила сосредоточиться на том, чтобы закончить платья для Тии.
Два из них я уже полностью сшила и сегодня к концу дня должна уже закончить третье. Вновь беря в руку иглу, я не могу сдержать улыбку. Тия уже вернулась домой из школы, и мне слышно, как она гремит на кухне, давая мне понять, что она там – она все еще сердится на меня. Я пока что ничего не сказала ей про платья, позволив ей думать, будто я сегодня пропустила наш ежедневный урок французского, чтобы что-то сделать для себя. Но сегодня после ужина я покажу ей новые платья, и она наконец поймет, почему я напускала на себя такую таинственность.
На ужин нам подают говядину, картофель и морковь в обильном маслянистом соусе. Белинда уже не так старательно готовит и сервирует с тех пор, как Оуэн перестал питаться дома. От запаха жира меня начинает мутить, но из вежливости я ковыряюсь в тарелке, распихивая еду по краям. Сидящая наискосок от меня Тия угрюмо тыкает вилкой в ломтик моркови, пряча лицо под снопом густых светлых волос.
Наконец я кладу вилку и обращаюсь к ней:
– Не хочешь ли зайти ко мне в комнату после ужина? Мне надо кое-что тебе показать.
Девочка медленно поднимает голову:
– Что?
Она пытается изображать обидчивость, но я все же чувствую в ней любопытство.
– Это сюрприз, – полушепотом говорю я.
– Для меня?
На мгновение она кажется настолько похожей на Энсона, что у меня перехватывает дыхание.
– Oui, ma fille. Для тебя.
– Ой, да! Конечно!
Вот и все! Наша дружба восстановлена!
После ужина она поднимается вслед за мной по лестнице и идет вдоль длинного коридора. Прежде чем распахнуть дверь, я заставляю Тию закрыть глаза и потом не торопясь веду к кровати.
– Voilà! – помпезно восклицаю я. – Теперь можно смотреть.
При виде платьев, разложенных на моей кровати, точно куклы с человеческий размер, Тия ахает.
– Это все… для меня?
– Конечно же, для тебя, глупышка! Мне они уж точно не по размеру.
Она робко делает шаг вперед, с изумлением разглядывая платья. Одно из них нежно-розовое в цветочек с мелкими буфами на лифе и пышными рукавами, второе – платье-колокольчик из белого шитья с шелковым желтым поясом, и, наконец, мое любимое – темно-синяя матроска с плиссированной юбкой и накрахмаленным белым воротником. Тия тянет руку, чтобы их потрогать, но в последний момент отдергивает, словно боясь, что от ее прикосновения наряды исчезнут.
– Откуда же ты их взяла?
– Это из платьев твоей мамы, – осторожно объясняю я. – Твой отец сказал, что он не возражает, если я переделаю их для тебя. Я позаимствовала у тебя в гардеробной одно из твоих платьев, чтобы сделать выкройки, так что, возможно, еще кое-где понадобится немножко подогнать по фигуре. Но мне очень хотелось сделать тебе сюрприз.
– Поэтому у нас и не было французского?
– Oui, chérie. Именно поэтому.
И, совершенно неожиданно для меня, она кидается ко мне с объятиями:
– Спасибо! Спасибо тебе! Мне так они нравятся!
Ощущение ее рук, крепко меня обхвативших, неожиданно вызывает во мне пронзительную тоску, и на мгновение я представляю, как это будет замечательно – когда у меня будет собственная дочь с такими же светлыми, как у Энсона, волосами и зеленовато-голубыми глазами.
– И какое ты наденешь первым?
Тия вновь подходит к кровати, с жадностью смотрит на матроску, но все же показывает на розовое с цветами:
– Вот это.
– В самом деле? Я думала, ты выберешь синее.
– Я так и хотела, но потом решила приберечь его до приезда Энсона. Ничего, если я тогда его надену?
На мои глаза наворачиваются слезы, но я улыбаюсь девочке:
– Я думаю, это будет замечательно. Мы пока его повесим…
– Папочка! – резко оборачивается Тия к двери. – Ты только посмотри!
Оуэн со стаканом в руке стоит, тяжело привалившись к дверному косяку, и смотрит на меня одновременно с удивлением и раздражением, как будто забыв о том, что я тоже обитаю под его кровом. Я пытаюсь изобразить улыбку, однако его внезапное появление выбило меня из колеи.
– А я как раз показываю Синтии ее новые платья.
– Я полагал, что для начала вы покажете их мне.
Речь его медлительна и немного невнятна, взгляд почти неподвижен.
– Простите, но я не думала, что стоит из-за этого вас беспокоить. Я понимаю, насколько вы заняты.
– Иди скорее, посмотри, папа! – восторженно указывает Тия на платья. – Они такие красивые!
Оуэн отрывается-таки от дверного проема и, резко пройдя мимо меня, останавливается рядом с дочерью.
Тия проводит ладонью по плиссированной синей юбочке, потом вскидывает глаза на отца:
– Вот это мне больше всего нравится. Солин сказала, оно раньше было маминым. Ты его помнишь?
Лицо его на миг словно размякает, и мне даже кажется, что он ничего не ответит дочери. Но спустя мгновение Оуэн все же кивает:
– Да, помню.
Однако больше его внимание привлекает платье из белого шитья. Оуэн легонько проводит
