Пророки - Роберт Джонс-младший
Картины его для многих ребят из колледжа стали сигналом, что их шепотки, переглядки и едва заметные кивки на чужие промежности не только допустимы, но и весьма элегантны. Порой, стоя за мольбертом, Тимоти вынужден был газетой обмахиваться, чтобы не выдать, как распалили его их взгляды и как он жаждет большего. Сначала вожделение его вылилось на полотна, а уж после просочилось и в реальную жизнь. Рисовал он страстно: писал красками утром, перед занятиями и после дневной молитвы, делал наброски карандашом во время обеда и вечером в свете лампы. И в общем-то был очень доволен результатами.
Но Исайя…
— Значит, ты работаешь в хлеву, возишься со скотиной. Это тебе нравится больше, чем собирать хлопок?
— Я делаю, что прикажут, сэр, — ответил Исайя.
— Знаю, как и все остальные, — улыбнулся Тимоти. — Но мне интересно, нравится тебе или нет.
Исайя опустил глаза и промолчал, понимая, что правильного ответа на этот вопрос быть не может.
— Исайя, пожалуйста, не шевелись. Ну-ка, посмотри на меня. Не опускай голову.
Голову Исайя вскинул, но смотреть на Тимоти не решался.
— Видишь ли, я могу попросить отца отправить тебя на любую работу. Так что просто скажи, где тебе больше нравится.
— Мне в хлеву хорошо, — выпалил Исайя, — очень хорошо.
Отчего же он не желал рассказывать о себе? Тимоти злило, что он до сих пор не знает, ни сколько Исайе лет, ни где его родители, ни о чем он мечтает. Он даже свой любимый цвет не смог назвать. Тимоти мазнул по холсту по очереди всеми красками, что были у него в наборе, и попросил Исайю выбрать. Тот долго разглядывал синее пятнышко, потом красное, но в итоге, помотав головой, сказал, что выбрать не может.
— Исайя, да ведь любимый цвет есть у всех, — возразил Тимоти.
— А у вас он какой, сэр?
— У меня? Лиловый. Потому, что это смесь двух моих любимых цветов.
— Правда, сэр? А каких?
— Синего и красного. — Тимоти улыбнулся и подмигнул.
— Тогда, сдается, лиловый и мой любимый цвет, сэр, — с поразительной убежденностью заявил Исайя.
Тимоти улыбнулся и погладил его по голове. Но разговор этот его не удовлетворил.
На вид Исайя казался его ровесником, но Тимоти хотел знать наверняка. Отец его вел скрупулезный учет всех денежных операций. Так что, наверное, ответы можно было найти в его бумагах. Вот для чего как-то днем Тимоти пробрался к отцу в кабинет и чуть не час копался в аккуратно разложенных на полках религиозных брошюрах, банковских выписках, письмах и конторских книгах.
Улучив минутку, он уселся за стол Пола. Наклонился вперед и провел по столешнице ладонями. Нет. Не может быть, чтобы таково было его призвание. За этим высоко парящим столом Тимоти переставал чувствовать свою телесность — прямо как под серебристыми лучами холодного солнца.
Он встал и аккуратно задвинул стул. Подошел к одной из полок и вдруг обнаружил именно то, что искал, — конторские книги. В них велся учет мешков муки и сахара, свиней и лошадей, дорогой мебели, к которой Рут почти никого не подпускала. Там же нашлись и записи о покупке негров. Однако в них не было никакой конкретики — совершенно невозможно было понять, о каком именно негре идет речь, предметы интерьера и то описывали подробнее.
Тимоти представил, как играл бы с Исайей в детстве, если бы ему разрешали водиться с негритятами. Однако Пол считал, что общаться с неграми нужно только по необходимости. Впрочем, сам он явно полагал, что необходимость — понятие растяжимое. В результате Тимоти провел детство в одиночестве, а одинокие дети всегда вырастают изобретательными.
Он оглядел стопки книг и в конце концов решил сузить область поиска, начав с тома, помеченного числом «1814» — то есть с того времени, когда самому ему было около года. В книге значилось, что в августе на плантации родилось пятеро негритят. Если Исайя появился на свет тут, скорее всего, это случилось в 1814 году. Если же нет, то информацию о нем следовало искать в другой книге. Например, в помеченной 1818 годом, в разделе «Девственные»[4]. Тимоти задумался было, почему отец так назвал папку, но вскоре пожал плечами — наверняка у него были на то причины. Здесь Пол в подробностях описал, как купил двадцать рабов, доставленных в Миссисипи из Вирджинии. Их привезли сюда в открытой телеге, скованных друг с другом цепями, остановки по пути делали в Южной Каролине и Джорджии. Самому младшему из вирджинцев было что-то около трех-четырех лет.
Листая страницы гроссбухов, Тимоти все больше удивлялся нехарактерной для отца небрежности: ни один из купленных негров не был назван в книгах по имени, хотя обычно они с матерью давали появившимся в поместье новым рабам имена первым делом. Считалось, что так ты сразу подчеркиваешь, кто здесь хозяин, и стираешь зачатки личности, которые могли зародиться у раба во время перевозки. Однако же, как оказалось, в бумагах Пол обозначал негров при помощи особых примет: «со шрамом», например, или «глазастый». Идентифицировать их по таким мелким признакам оказалось невозможно. Почему было не написать просто «Сифас» или «Делл», или «Эсси», или «Фредди»? По всей видимости, отцу в записях было важно не столько название инструмента, сколько назначение.
А все же интересно, есть ли у Исайи братья? Где он родился, тут или где-то еще? И если так, то помнит ли что-нибудь из прежней жизни? Надо будет его расспросить.
На следующий день Тимоти послал Мэгги за Исайей прямо посреди рабочего дня. Но когда Мэгги привела Исайю к Большому Дому, на крыльце, скрестив руки на груди, стояла Рут. Из-за спины ее выглядывал Тимоти.
— Мэг, я звала тебя. Где ты была? А это еще кто? — спросила Рут, разглядывая Исайю.
— Это скотник, мэм, меня масса Тимоти за ним послал.
— И на что Тимоти это грязное создание?
— Это уж я не знаю, мэм. Спросите лучше у самого массы.
Тимоти выступил вперед.
— Мама, это мой натурщик. Ты же знаешь, я пишу негров.
Рут цыкнула.
— Негров. Ты о черномазых? Ни к чему миндальничать, говори как есть, — сказала она и перевела взгляд с Тимоти на Исайю. — В дом его не води. Не то все провоняет. Занимайся, чем ты там собирался, тут, на террасе.
Рут не сводила с Исайи глаз. Тот же стоял, склонив голову, и не знал, куда деть собственные руки.
— Прекрати дергаться, —
