Сергей Сергеев-Ценский - Неторопливое солнце (сборник)
И, распихивая всех, Дрок подскочил к Дудичу.
— Ты где это взял, что я наемным трудом, а?.. А-а?.. Что я погорел, так тебе этого мало, ты у меня землю, землю оттягать хочешь?..
Тут Дрок взвизгнул как-то совсем не по-человечьи и кинулся на Дудича.
Замелькало, зарычало, завозилось и рухнуло с грохотом на пол между стоящих в два ряда деловых столов, и все кинулись оттаскивать оказавшегося сверху Дрока, по-звериному впившегося зубами в мясистый, плотный, гладко выбритый подбородок Дудича, хрипло вопившего от боли.
XIНа свое пепелище Дрок пришел уже только в полдень — черный, с провалившимися глазами, с обтянутыми мослаками скул.
В это время Фрося, держа маленькую на руках, оглядывала самое привычное для нее в сгоревшем доме — плиту, прочно сложенную подслеповатым Заворотько, и встретила его радостью:
— Вот дивно мне: плита вся в целости!.. И дымоход тоже до самого боровка. Я дрова туда клала — ничего, горят. Тянет, — ей-богу, правда!
Дрок поглядел страшными, угольноогненными глазами в ее робкие, выцветшие, с потускневшими золотыми жилками и медленно повел раза три головой.
— По-ды-хать, а она про какую-сь плиту!.. Э-эхх!
Заскрипел зубами, раздул ноздри.
— Телку продадим. Все равно ее только кормить зря зимою, — тихо сказала Фрося.
— Ну-у?.. «Тел-ку»!.. Что «телку»?.. Там на меня уж и протокол составили и землю отымают, а она…
Тяжело задышал, поднял оба кулака вровень с ее лицом и, когда ребенок залился плачем, пошел в сарай.
Там он лег в углу на прелом сене, покрытом сухою кожей Маньки, и так лежал долго, ничком, и, если б не шевелились пальцы босых его ног, то сжимаясь, то разжимаясь все время, Фрося могла бы думать, что он спит.
О протоколе каком-то и о земле, которую будто бы отнимают, она не думала: просто это было то совершенно лишнее, что уже не вмещается в мозг, и без того переполненный, даже не проникает в него: дотронувшись, отскакивает — и только.
Ребята в этот день никуда не уходили. Они сидели полукругом, жевали хлеб, понимая, что обеда никакого не будет, и говорили о хозяйственном.
— Три стенки совсем почти целые: одна, вон — другая, а вон — третья, — тыкал в сторону сгоревшего дома Егорка. — Дверя пропали да еще окна тоже…
— Дядя Никанор сделает! — быстро глянул на него и на Ванятку Митька. — Что? Думаешь, не может сделать?
Ванятка, у которого рыжеватые косицы висели в обвис, прикрывая безухость слева, имел из трех старших наиболее озабоченный вид. Он сказал важно:
— А крыша тебе что? Крыша тебе кое-как?.. Крыша тебе не нада, а только чтобы стенки?.. Все железо погорело к чертям!
Егорка добавил:
— Кабы чере-пи-ца! Черепица небось бы не сгорела, а то же-ле-зо!
Он — так случилось — больнее других был избит ночью отцом, — у него заплыл глаз и косо держалась шея; для него отец явно сам был виноват в том, что сгорела крыша: тоже еще, не мог покрыть черепицей!
Дрок вышел из сарая часов в пять вечера, когда уже село солнце за горы. Хотя он и не спал, но веки его набрякли, глаза стали еще краснее, меньше, острее, напряженнее. У кулачных бойцов, когда готовятся они, высмотрев слабое место противника, нанести решительный удар, бывают именно такие глаза.
Ребята, увидя его, встали, попятились и отошли, но он крикнул:
— А ну, идить сюда все до купы!.. Вы палить хату умели, которая отцу з матерью трудов многих стоила, — иди тогда и слухай ухми! Как вы теперь тут уж одни з матерью останетесь, а я уйду.
— Куда же это ты уйдешь? — испугалась Фрося.
— Ку-да-а? — гаркнул вдруг Дрок. — А куда донесут ноги мои, то там уж и останусь, вот куда! Годи!
— А я же как буду?
— А то уж твое дело — как! Поняла теперь? Вот!.. Дудичу земля достается, как он, не иначе, хабаря Опилкову дал!.. Вот! Ну, так пускай теперь горхоз тебя з детями кормит або Дудич, как он пока в больницу на перевязку пошел, а з меня, говорят люди, полным манером может стребовать за свою рожу калечную. Ну, только вот он что з меня получит!
И Дрок поднял было кулак, однако невысоко. Только тут поняла Фрося, что с ним в городе случилось что-то еще менее поправимое, чем вчерашний пожар, и присела на камень, чтобы не упасть. Маленькую она только что перед этим передала Ванятке, однако силы у нее оставалось мало, в глазах темнело. Она сказала тихо, одними губами:
— Куда же я одна с такой оравой? Мне же тогда смерть!
— Куда знаешь, — отозвался Дрок.
Фрося долго смотрела на него, и пристально и как будто плохо его видя, и проговорила так же тихо, как прежде:
— Кукурузы мешок Никанор вытащил — поспел… Это же помолоть нам можно… Что же — люди лепешки едят из кукурузы, и мы будем…
— «Ку-ку-ру-зы мешок»! — презрительно вытянул Дрок. — Вот еда!
— Пшеница, она тоже не вся погорела, она только сверху и дымом зашлась.
— А также водой она залитая и на всех она чертей похожая!
— Это ж промыть — высушить можно…
— Ну вот и мой. И ешь! И щененки эти пускай горелое жрут, в сарае ночуют. А как они и сарай спалят, тогда под кустами! Ну, одним словом, раз Никанорка своих бросил, то и я бросаю, годи! Он по столярству пошел, а я по бондарству пойду, — вот!
— Так у Никанора ребята уж большие, он говорил — у него же самый меньшенький, как наш Ванятка, — а я же как с такими останусь?
Глаза Фроси налились слезами не сразу, но когда налились, и все лицо стало старушечьим, и голова задрожала, Колька мгновенно растянул рот, зажал плотно веки и завел привычный для него плач, размеренный и скорбный.
— Хы… хы… хы… хы-ы… — начал выводить стукнувшийся уже лбом о землю Алешка.
Одиноким, незаплывшим глазом упорно глядел на Ванятку Егорка, спрашивая, — понятно для того, хотя и безмолвно, — что это такое происходит? Действительно ли уйдет отец, или это только одни разговоры?
Митька отвернулся и ненужно старался вытащить из земли какую-то траву с корнем.
А в стороне, за кустом помятого при пожаре карагача, стояла телка. Напасшись днем, она теперь, лениво действуя языком, захватывала ветку выше своего роста, но смотрела сюда, на своих хозяев, очень внимательно: вчерашняя ночь, озарившая ее огнем и оглушившая криками, ее испугала надолго: ее сарай — она видела — плотно был занят людьми; было над чем задуматься.
А Дрок повысил вдруг голос до крика:
— Мне теперь жизни тут нету, — поняла ты своей это дурною башкой? Мне теперь або з пристани в море вниз головой, або по соше итить, куда прийдется! Вот какие мои концы-выходы теперь! Вот чуть потемнейше станет, я и пойду!
— Ты бы… может, уж завтра хоть… Ты бы… может, поспал бы ночью, — сквозь слезы сказала Фрося.
А Митька тихо дернул ее за рукав:
— Мам! Это какие к нам идут двое?
Двое, которые подходили со стороны города сюда, были: Веня — незаметный, маленького роста человек, которого в сумерках можно было принять за любого подростка, и Опилков с неизменным портфелем.
— Добрый вечер! — сказал, подходя, Веня.
Дрок помолчал немного и ответил:
— Может, для кого-сь и добрый…
Он глядел не на Веню, а на Опилкова, и уже все напрягалось в нем буграми, потому что Опилков был с портфелем.
Но Опилков сказал просто, слегка почесав за ухом и оглядывая пожарище:
— Вот какая тут история случилась!
— Такая история, что человеку с подобным большим семейством — петля, зарез, как я и говорил… История тут… наглядная! — засуетился вдруг Веня, суя туда и сюда руками.
— Где же вы теперь ночевать будете? — спросил Опилков Фросю, которая стала перед ним, утирая фартуком глаза.
— А в сарае вон — где ж…
— Положим, что в прошлом году люди, как землетрясение было, тоже в подобных сараях ночевали из боязни, — важно сказал Опилков, — ну, тогда время было экстренное… Кроме того, ребят застудить можно… Надо поэтому ремонт дому давать.
— Из чего это я буду ремонт давать? — вдруг закричал во весь голос Дрок. — Ты меня пришел заставлять ремонт делать?
— Э-э… заставлять! — поморщился Опилков. — Необходимость тебя заставлять будет, а не я.
— Ты у меня землю отымаешь, хабаря з Дудича взял, и ты же мне тут, чтобы я ремонт делал? — подскочил Дрок вплотную к Опилкову.
— Ну, ясно, человек не в себе от такой разрухи, — заторопился объяснить Опилкову Веня, выставляя против Дрока свою худенькую ручку с небольшой, детской ладонью.
— Кто у тебя землю отымает, — какой черт? — прикрикнул на Дрока Опилков. — Чего орешь зря?
— А разве же ты мне не сказал, что отымешь, будто как я наемным трудом? — спал с голоса Дрок.
— Вас тут в городе жителей пять тысяч человек, — вразумительно начал Опилков, — а я — один! Понял?.. Я, конечно, обо всех все должен разузнать, а сразу каким я это образом могу сделать? Вот человек мне рассказал, что ты не то что бы лодырь, а бешеный прямо работник, кто же у тебя землю отнимать будет? А? А ты мне насчет хабаря бухаешь не спросясь!
