Ноша - Татьяна Нелюбина
Она с готовностью согласилась.
Настя
Прекрасный солнечный день. Поехали в Виттенберг.
И я обнаружила, что впервые увидела картины в цвете, а не в линиях. Вдруг увидела цвет!
Глаза рыщут по небу, полям, лугам, лесам, робкие весенние краски различают, тончайшие оттенки улавливают… Чёрно-белая графика – со всеми нюансами серого, – к которой я уже так привыкла, что и замечать перестала, сменилась завораживающими акварелями, размытыми, нежными, пока ещё неустойчивыми… глаза закрыла, боюсь, открою, всё пропадёт.
Нет! Цвет – вот он!
Только надо ещё привыкнуть к нему, что он вокруг разлит, повсюду, а не только на моих листах, которые я, приедем домой, отмою, таким искусственным кажется он, приторным, по сравнению с тем, что я начала видеть внезапно.
В каждое дерево, в каждый дом вглядываюсь. Этому дубу 500 лет. Кряжистый. Пережил Кранаха, Дюрера, Лютера. И Тридцатилетнюю войну.
Зашли в церковь – «мать реформации». Если бы Лютер знал, что его проповеди приведут к расколу, к войне… Стал бы он проповедовать? Он считал, что бог с человеком повсюду, а не только в церкви, что не надо… Но вот прошли столетия, и хоть индульгенций больше не продают, Ватикан существует и процветает, католики соседствуют с протестантами.
Всё-таки между «революцией» и «эволюцией» я выбираю последнее.
Я вольна что-то ещё сама для себя выбирать. Люди в ДНР и ЛНР не могут. Им бы – выжить.
Они выживают, а я живу. Поражаюсь краскам… всему. А сколько людей уже никогда ничего не увидят.
Кришан
Настя рисовала крыши, башни с головокружительной перспективы, которая только с колокольни открывается. Далеко внизу виднелись узкие горбатые улочки, крошечные площади с фонтанами и тупички. Ни одного «человечка», только коты и кошки с котятами. Я хотел их сосчитать, но сбился со счёта. Но кота Мурра среди них сразу узнал – по заносчивому горделивому виду. Его бедная мать грызла хвостик бывшей селёдки.
– Как тебе? – спросила Настя, поставив лист на мольберт.
Я показал большой палец.
Она всё это, всё-всё, каждую черепицу, каждое слуховое окно, каждую трубу и всех кошек обвела ротрингом. На это ушло два дня.
На третий с утра, едва солнце встало, она размешала краски и лихо нанесла их на лист колонковыми кисточками разной толщины.
Показались залитые светом оранжевые крыши, холодные серо-голубые тени, фиолетовые переулки, сине-зелёные деревца.
Теперь, как я уже знал, начнётся детальная прорисовка такими кисточками, в которых только три волоска.
Но, о ужас. Настя берёт лист, несёт в ванную. Открывает кран. Всё смывает. Промокает бумажными полотенцами. Вешает лист, как белье, на верёвку. Снизу грузики прицепляет прищепками, чтобы не скручивался.
Такое зрелище не для меня.
Ира и Бруно наконец примирились. Прилетает Лара, школьная подруга Иры, они поехали её встречать.
Вечером встретились все в итальянском ресторане «La Marianna» – поздравили Бруно с днём рождения. Позвонил Настин брат Коля, передал самые сердечные пожелания от всей семьи, Бруно прямо прослезился… Мы произносили тосты. Бруно под конец сказал, что это был прекрасный день рождения, прекрасно, что блюда приносили с задержкой (хозяин уехал в отпуск, и в ресторане был некоторый хаос) – можно было спокойно, не торопясь, наслаждаться вечером.
Настя
Маша бежала впереди, кружилась, подпрыгивала.
Дождь пошёл, мы забежали в кафе.
– Нануся, там по-русски говорят.
– Да, Машенька.
– Нануся, ты русская.
– Да, Машенька, я русская.
– И я тоже.
Дождик перестал, мы дальше пошли.
– Дождик нужен, все хотят пить, и деревья, и цветочки, и травушка-муравушка. А солнышко будет, поедем на озеро.
– Лето придёт, и поедем.
Прошлым летом мы на наше озеро ездили, купались до посинения, Кришан учил Машу плавать – сначала на траве. Они улеглись на неё и стали работать руками и ногами… умора!
– Нет, Нануся, летом мы в Россию поедем. Как всегда. А зимой – в Аланью, да?
Маша – любительница крепких устоев. Раз что-то однажды случилось, то обязательно должно повториться.
– Мы с мамой об этом поговорим, хорошо? И с папой, конечно.
– Сегодня поговорим?
– Сегодня не получится, сегодня мама и Лара идут на концерт.
Сегодня ровно три года как Крым с нами. Три года Крымскому референдуму.
– Да, русская весна, а что дальше?
– А дальше хоть камни с неба, зато дома. (Аксёнов?)[55]
Харьков – против МОГИЛИзации.
Я тогда позвонила подруге в Москву, спросила, как они?
– Как… Переживаем. Сын, он юноша восприимчивый, перестал спать. Мы его убедили обратиться к врачу. Две недели не спал. Врач снотворное прописал, успокоительное, запретил за новостями следить, недалеко было до нервного срыва. В девять вечера ложиться. Регулярно, режим не нарушать. Ни слова о войне. Я всех попросила, при нём о страшном не говорить.
– Помогло?
– Да. Ему значительно лучше.
– А вы?
– А мы с мужем более устойчивы к встряскам. Сколько пришлось пережить – развал страны, дефолт, обнищание. А теперь у нас наконец порядок в стране, мы наконец начали жить как люди. Мама получает достойную пенсию и больше в моей помощи не нуждается. В материальной. Без нашей с мужем поддержки… не знаю, как бы она всё это выдержала.
– А Крым?
– Крым наш.
– А Донецк и Луганск?
– Они выстоят. С нашей помощью и нашими молитвами.
– Когда-нибудь мы будем умирать, – сказала Маша.
– Когда-нибудь, – сказала я, – зачем нам сейчас думать об этом.
– Не будем!
К нам приезжал журналист, он сделал фильм о Сан-Суси, привёз показать. Мы сидели на кухне, ели пельмени, разговаривали о Старом Фрице. Маша внимательно слушала. Вдруг горячо возразила:
– Он не умер! Я видела! Он – скульптура! Он в Сан-Суси стоит!
– О мой бог, – сказал журналист, – как романтично! Мы не умираем, становясь скульптурами.
На следующий день Маша и Кришан посмотрели этот фильм. Кришан Маше всё разъяснил… Я готовила обед, не слышала его объяснений, не то бы вмешалась.
А что бы я сказала?
Мы смертны. Те, кто не станет скульптурой.
Маша после ко мне подошла:
– Нануся, ты старая.
– М… да.
– Ты умрёшь.
– М… да.
– И я буду старой…
– М…
– И тоже умру.
– Ну, это будет не скоро, ещё поживём!
Я попросила Кришана не говорить с Машей об этом. Пусть Ира и Бруно говорят.
Когда я была маленькая, я невероятно страдала, узнав, что мы все умрём. Годами! Не могла успокоиться.
Я понимаю, сейчас вопрос о жизни и смерти мучит нас, как никогда, погибают дети, старики, безвинные люди, и никто, никто не может помочь!..
А как я говорила с дочкой о смерти? Она спросила: «Все умрут, для чего тогда это всё?»
Я не знала ответа
