Собрание сочинений. Том 3. 1994-1998 - Юрий Михайлович Поляков
– А где маслины?
– Не завезли, говорю!
– А его, наоборот, увезли…
– Куда?
– Не знаю…
– Кто?
– Дама. Дама с «командирскими» часами.
– Горыниха! – всплеснула руками Надюха. – А я думала, врут на кухне!
– На кухне никогда не врут.
– Дурак вы. Предупреждала я Витьку, чтоб не связывался… Связался! Если с ним что-нибудь случится, я вам горячий бульон на голову вылью!
– Твои угрозы, словно розы, а позы, словно туберозы! – процитировал я, кажется, себя самого.
– Да ну тебя… кофе будешь? – спросила Надюха, переходя на «ты».
– Вестимо.
Она снова ушла. А я бодро помахал ручкой печальному Закусонскому. Он в ответ только мотнул головой и скуксился еще больше. Я бы на его месте просто повесился на клейкой ленте для мух!
– Вот ты где! Слава богу! – Передо мной стояла запыхавшаяся секретарша Горынина Мария Павловна. – А я уж к тебе курьера хотела посылать. Телефон не отвечает, Николаич ругается, тебя требует. А тут Ирискин прискакал и говорит: ты в ресторане…
– Конечно, где ж еще быть настоящему писателю! А что случилось?
– Не знаю, но что-то серьезное. Пошли!
– Не могу. Без кофе не могу. Обед без кофе – как жизнь без смерти…
– Вот, правильно понимаешь: прибьет Николаич. Пошли!
И я пошел. Без кофе.
26. Гроздья славы
Приемная Горынина была набита томившимися в ожидании подписантами: они сидели третий день, поникли и осунулись. Мужчины заросли щетиной. Женщин явно не красил неловкий макияж, выполненный в полевых условиях. Делегаций теперь стало четыре: появились еще защитники природы, принесшие письмо против загрязнения эфира ненормативной лексикой. К ним примкнул болтавшийся без дела Свиридонов-младший.
В кабинете я застал странную картину.
Трое мужчин – Горынин, Сергей Леонидович и Журавленко – боролись с Ольгой Эммануэлевной. Выглядело это так. Видный идеолог, прикрыв «вертушку» своим телом, одной рукой придерживал на носу очки, а другой, стараясь сохранить уважение к старости, насколько это возможно в подобной ситуации, отталкивал атакующую бабушку русской поэзии. Горынин и Сергей Леонидович, схватив ее соответственно за талию и за руку, пытались оттащить Кипяткову от опасного аппарата. Ольга Эммануэлевна отбивалась с редкой для ее возраста энергией, а свободной рукой старалась сорвать очки с носа Журавленко. При этом она кричала:
– Дайте мне позвонить! Я скажу ему все…
– Он занят. Он не подходит к телефону! – увещевал ответработник, уворачиваясь от цепкой старушечьей лапки.
– Вы лжете! Вы отрываете руководство партии от почвы! – кричала Кипяткова. – Я скажу ему: Михаил Сергеевич…
– Не надо! – умолял Николай Николаевич. – Не надо ему ничего говорить!
– Не-ет, я скажу-у! – настаивала старушка, делая совершенно борцовскую попытку вырваться.
– Он все уже знает! Ему доложили! – кряхтя, убеждал Сергей Леонидович.
– Нет, не все! Он не знает, какой Виктор Акашин замечательный писатель! Я должна прочесть Михаилу Сергеевичу одно место из романа…
– Горбачеву не до романов! Он за целую страну отвечает! – снова вступил Журавленко.
Мое появление несколько отрезвило Кипяткову.
– Хорошо, – согласилась она. – Я напишу ему письмо…
– Прекрасно. Я передам, – переводя дыхание, но на всякий случай продолжая прикрывать телом «вертушку», отозвался идеолог Журавленко.
– Да, я напишу, – теперь уже глядя прямо мне в глаза, повторила старушка. – Напишу, что Виктор Акашин – гордость нашей литературы! И я благодарна за то, что Михаил Сергеевич это понял и остановил травлю честного человека, сказавшего народу то, что давно уже надо было сказать! Я напишу…
– Лучше на машинке напечатать, – посоветовал Сергей Леонидович.
– Отпустите меня!
Ее отпустили. Она достала из сумки зеркальце с дореволюционной монограммой, припудрилась и вышла из кабинета с таким видом, с каким путешествующая по своей державе королева покидает замок вассала, не угодившего ей ночлегом. Николай Николаевич облегченно вздохнул, вытер мокрый лоб краем лохматой бурки, подаренной Союзом чеченских писателей, и посмотрел на меня с некоторым замешательством. Я понял, что на этот раз все обошлось.
– Вызывали? – спросил я, не подав виду.
– Приглашали… – поправил Горынин. – Пляши, умник! Пронесло! Удивлен?
– Скорее да, чем нет… – неожиданно для себя самого ответил я.
– Было заседание Политбюро, – пояснил Журавленко, на всякий случай так и не отходя от «вертушки». – Лигачев требовал крови. Остальные – примерного наказания. Михаил Сергеевич всех внимательно выслушал, задумался, а потом сказал… – Тут идеолог замолчал и вопросительно глянул на Сергея Леонидовича.
– Говори: наш человек! – успокоил его Николай Николаевич.
– Проверенный, – добавил Сергей Леонидович.
– В общем, подумал генеральный и сказал: пусть писатели сами в своем говне и копаются! Партия – не нянька, а наставник общества. Запомни раз и навсегда, товарищ Лигачев!
Произнеся это, ответработник посмотрел на всех со значением. Воцарилось молчание. И хотя Горынин и Сергей Леонидович явно слышали эту фразу не в первый раз, на их лицах засветилось печальное торжество людей, по долгу службы соприкасающихся с сакральными тайнами большой политики.
– Вы понимаете, что означают эти слова? – Журавленко отнесся персонально ко мне, остальным присутствующим он, видимо, уже объяснял. – Это означает полный переворот в культурной политике партии. От контроля и мелочной опеки – к сотворчеству: социальному, идеологическому, духовному! Это означает, что партия полностью доверяет своей народной интеллигенции и полностью отказывается от роли идейного надсмотрщика, которую ей приписывают наши недобросовестные идеологические оппоненты на Западе! Это, мужики, новая эпоха!
– Что ж мне теперь, с разными чурменяевыми целоваться? – возмутился Сергей Леонидович. – Может, еще Костожогова из Цаплино пригласить и встречу ему на вокзале устроить? С букетами… Докатились!
– Поцелуетесь, если партия сочтет нужным! А насчет Костожогова – это мысль. На перспективу… И еще, между прочим, Михаил Сергеевич сказал: если люди нашу идеологию уже в прямом эфире ругают, надо идеологию менять!
– Людей надо менять, а не идеологию! – буркнул Горынин.
– Вы это серьезно? – спросил Журавленко, посмотрев на Николая Николаевича поверх очков с нехорошим интересом.
– Он пошутил, – пояснил Сергей Леонидович.
– Пошутил я, – подтвердил Горынин. – А вот что с письмами делать? История нешуточная получается. Они скоро в приемной белье развесят…
– Может, скажем им, что передадим наверх? Письма заберем, а там посмотрим… – предложил Сергей Леонидович.
– Нет, товарищи, вы ничего не поняли! – занервничал Журавленко и даже снял очки. – Надо привыкать к новому мышлению! А вы все по старинке!
– Понял, – кивнул Николай Николаевич. – Соберем актив. Обсудим письма и выработаем обращение. Выдержанное. Обобщающее. Обращение опубликуем в «Правде».
– Это лучше, – согласился ответработник. – Но где плюрализм? Михаил Сергеевич говорил о плюрализме…
– Плюрализм… – задумчиво повторил Горынин. – А поподробнее он ничего про плюрализм не говорил?
– Нет. Его дело – идею бросить. А мы должны ее до людей довести!
– Хорошо, – кивнул Сергей Леонидович. – Проводим четыре разных актива. На каждом обсуждаем по одному письму. Потом организовываем согласительную комиссию, вырабатываем обращение. Обращение печатаем в «Литеже».
– Совсем другое дело! – улыбнулся Журавленко и нацепил очки.
– Какой же это плюрализм? – вмешался я, даже не предполагая, к каким тектоническим сдвигам в отечественной истории приведут эти мои слова.
– Не лезь! – буркнул Горынин. – Радуйся, что выпутался…
– Ну почему же – не лезь! – поощрительно глянул на меня идеолог. – Надо учитывать все точки зрения, даже самые неожиданные. Что вы предлагаете?
– Да напечатайте вы все четыре письма – и дело с концом!
– Пил? – потянув в мою сторону носом, спросил Сергей Леонидович.
– Пил, – сознался я.
– А что, это мысль! – засветился Журавленко. – Вы неглупый человек. Странно, что мы раньше с вами не встречались. Так и сделаем! Надо ободрить народ, заставить его думать! Пусть печатают! А мы поможем. Дадим главным редакторам телефонограммы, чтоб не самоустранялись… Зовите писательскую общественность!
Горынин нажал кнопку селектора и сказал Марии Павловне:
– Запускай!
Через минуту кабинет был полон. Николай Николаевич обвел изможденные ожиданием лица грустным взглядом, но произнес довольно бодро:
– Вот, значит, так… Хватит ходить в коротких штанишках. Партия доверяет нам. Будем печатать.
– Какое письмо? – робко спросили из толпы.
– Что значит – какое? Все будем печатать! Плюрализм…
– Вот это по-нашему, по-русски! – рявкнул Медноструев, но соратники посмотрели на него укоризненно.
Толпа некоторое время молча обдумывала сказанное, стараясь понять тайный смысл
