Ярость в сердце - Камала Маркандайя
— Но почему ты не сможешь?
— Да ведь будет прием, — уныло ответила она. — Я обещала Киту…
— Прием? Какой прием?
— Обыкновенный. В Доме правительства. Разве ты не знаешь? — удивилась она.
Конечно, я знала. Такие приемы устраиваются ежегодно, именно в это время. Но я никак не ожидала, что и в этом году также состоится прием: традиция не должна быть нарушена.
Но ведь до субботы еще целых шесть дней, к тому времени, возможно, все изменится.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
За шесть дней тишина, установившаяся в центре торгового района, распространилась на всю его обширную территорию, затем быстро двинулась, дальше. Скоро она охватила почти весь город. Казалось, раскручивается какая-то гигантская пружина, не теряя при этом своей упругости. Только жилой район, ничего не замечая, продолжал жить своей обычной жизнью. Но теперь, благодаря странной инверсии, обычное обрело нереальность, поэтому покинуть опасный мрачный мир снаружи и вступить в этот обыденный неподвижный мир значило оторваться от реальной почвы.
Все субботнее утро я провела с Рошан в редакции — мы готовились возобновить выпуск газеты. Днем я навестила Ричарда, которого уложил в постель легкий приступ малярии, и домой приехала только к вечернему чаю. К моему удивлению, Премалы дома не оказалось. На мой вопрос, где она, слуга ответил, что не знает; знает только, что та вызвала такси и тотчас уехала, взяв с собой ребенка. Киту она оставила записку, набросанную торопливым почерком. Вместо привычных аккуратно выведенных мелких букв на бумаге виднелись размазанные каракули.
Вскоре пришел Кит, и я вручила ему записку, которую слуга ошибочно отдал мне. Должно быть, она содержала не более двух строк, потому что Кит, едва взглянув на нее, повернулся ко мне и резко спросил:
— Ты знала?
— Что знала? — спросила я, удивившись его прокурорскому тону.
— Что она едет сегодня вечером в деревню?
— Нет. Более того, она сама мне сообщила, что останется в городе.
— Так вот — не осталась, — отрезал он. — Пишет, что ей надо было уехать. Зачем — не объясняет, но рассчитывает вернуться вовремя… Конечно, не успеет. Скоро уже шесть. — Кит нахмурился. — Придется идти без нее. Это так… неловко.
Я молчала. Кит взглянул на меня и вдруг заговорил ласковым голосом:
— Что это я на тебя накинулся? Извини. Я не хотел тебя обидеть.
— Знаю, — успокоила я его и, поддавшись внезапному порыву, с жаром добавила: — Кит! По-моему, тебе не стоит туда ехать. Я имею в виду — на прием. Один раз можно пропустить.
— Не ехать? — Кит с удивлением посмотрел на меня. — Это почему?
— Не могу сказать с уверенностью… боюсь, что будут беспорядки.
— Беспорядки? Какие беспорядки?
— Точно не знаю. Может быть, демонстрация… волнения… Ничего страшного, надеюсь, не произойдет, но все же…
— Откуда ты знаешь?
Откуда я знаю? Все это знают. Все, кто рожден в этой стране, хотя каждый из них — всего лишь капля в общем потоке. А те, кто только плавает на поверхности? Как могут они чувствовать силу течения, как могут измерить глубину? Откуда им знать? Как им объяснить?.. Что я могла ответить?
Впрочем, Кит и не настаивал на ответе. Он угадывал мое замешательство, но не хотел допытываться, в чем его причина. Кит перевел разговор на другую тему:
— А ты разве не поедешь? Ричард там будет.
— Ричард — в постели, — сообщила я. — Но я поеду.
Он с легкой усмешкой сносил:
— Чтобы присмотреть за мной, милая? Или еще для чего-нибудь?
Но я опять-таки ничего не могла ему сказать. Разумеется, я и не думала за ним присматривать — это была бы крайне нелепая мысль. Тогда зачем же? Могу лишь предположить, что во мне говорило чувство родства, некий инстинкт, который в трудную минуту сплачивает всю семью в одно целое. Чувство настолько сильное, что ему невозможно противиться.
Пробило семь. Премала все не возвращалась. Кит посмотрел на часы и нахмурился.
— Подождем еще пятнадцать минут.
Мы молча сидели в гостиной: Кит в вечернем костюме, его черные волосы приглажены и блестят; я — в подаренном им сари из переливчатой зеленой ткани с золотыми блестками. Снаружи доносились тихие низкие звуки песни; эту песню обычно поют вечерами перед сезоном дождей.
Громко тикающие стенные часы отмерили пятнадцать минут. А сколько времени пролетело в нашем нетерпеливом воображении? Но вот часы отбили половину восьмого, заглушив доносившуюся из темноты песню.
Кит встал.
— Едем.
— Да.
Я пошла наверх за сумочкой и шалью. Когда я спустилась, Кит резко спросил:
— Интересно все-таки, что побудило ее так внезапно уехать? Ты не знаешь?
— Неужели я бы не сказала, если б знала?
Он посмотрел на меня испытующе.
— Сказала бы?
Его тон обеспокоил меня.
— Что ты, Кит! Конечно, сказала бы. Зачем мне было бы скрывать?
— Конечно, незачем, — заключил он и отвернулся. Потом, оживившись, добавил: — Ну, поехали!
Обычно в такие поездки Кит брал с собой шофера. На этот раз он сам сел за руль. Шофер был явно доволен, что его отпустили.
Тьма стояла кромешная. — Едва очутившись на улице, вы сразу погружались в непроглядный мрак. Впрочем, так обычно и бывает перед началом дождей, когда густые тучи опускаются все ниже и ниже, полностью заслоняя свет звезд.
Кит включил фары, и их ослепительно белый свет моментально образовал перед машиной как бы изолированную камеру, окруженную со всех сторон стенами темноты.
В этой камере мы и ехали, пока не приблизились к Дому правительства; там границы раздвинулись, стены растворились, кругом был свет, и перед его натиском мраку пришлось отступить.
Не знаю, кому было поручено устроить иллюминацию, но свое дело этот человек выполнил превосходно. Вдоль подъездной дороги на небольшом расстоянии друг от друга стояли столбы с праздничными фонарями, а к решетчатым оградам и. деревьям были подвешены гирлянды разноцветных лампочек. Стены дворца тоже были залиты светом; освещенные дуговыми- лампами газоны казались изумрудно-зелеными, а клумбы, усаженные каннами, сверкали, как пестроцветные ковры. По обеим сторонам этой залитой ярким светом аллеи толпился народ. Так бывало и прежде, люди каждый год приходили сюда полюбоваться иллюминацией, поглазеть на подъезжающие ко дворцу автомобили, подивиться на женские наряды, выразить свое одобрение оркестрантам. Только на этот раз не было слышно никаких возгласов: темные толпы застыли в немом ожидании.
Вдоль дороги, спиной к зрителям, стояли шеренги полицейских в мундирах цвета хаки, в обмотках и алых тюрбанах. Сколько их было? Горстка — не больше. Столько же, сколько и в
