Трое - Георгий Иванов Марков
— Как со здоровьем химика Ружицкого?
— Не знаю! — отвечает с брезгливой гримасой директор. — Он у нас не работает!
— Ну, а когда работал?
— Не могу вам сказать! — Хаджикостов стремится держаться на «высоте положения».
Раздается звонок. Гости благодарят за кофе и направляются в зал. Богданов подзывает секретаря парторганизации института Василева, и они садятся вместе.
— Собрание продолжается.
Иван, хочет взять слово, но председатель ему заявляет.
— Доктор Неделев раньше вас!
«Итальянский» доктор приглаживает рукой волосы, вынимает маленькую записную книжку и начинает говорить.
Он не настолько наивен, чтобы брать под защиту отчет руководства, в то время, когда уже начинают доноситься порывы приближающейся бури. И он не настолько глуп, чтобы кичиться своими способностями, как это часто делают выступающие. Неделев принадлежит к тем людям, которые полагают, что без громких фраз наша современность не была бы вполне современной.
Его выступление можно было бы озаглавить: «Как я представляю себе идеальный институт». Следуют примеры, и ссылки на советские институты и некоторые научные учреждения в других странах, цитаты известных государственных деятелей, нерадостные картины прошлого.
Колманов бросает:
— Говорите по существу доклада!
Неделев вспыхивает, просит не перебивать его. Но нить его красноречия оборвана. Он уже не может продолжать с той же помпезностью, не может прибегнуть к помощи словесной эквилибристики. Идеально построенный в воображении институт остается в царстве недоказуемых гипотез.
— Какой туман! — восклицает кто-то из присутствующих. В зале раздается взрыв смеха.
Неделев садится. Непонятый человек — как много теряет общество.
Иван ждет, пока утихнет волна смеха и поднимается на трибуну.
«По противнику, огонь!»
Дьявольски лукавые глаза Хаджикостовой, прекрасная грудь… любопытный, с хитринкой взгляд Богданова, сердитый Ралева, великодушная улыбка Лачова, каменно строгое лицо Митрофанова, странная отрешенность Пеева, который словно ничего не видит и не слышит, и Ружицкий, уставившийся в потолок, и Колманов, сжимающий руки, и Бенчев, полный трепетного ожидания…
— Товарищи, — громко начинает Иван, думая: «Без предисловий, буду крыть прямо!» — Все, что вы слышали в этом докладе, — ложь! — Иван чувствует силу краткого, удивительно простого слова «ложь».
В зале наступает мертвая тишина. Никто, не шевельнется.
Хаджикостова откидывается на спинку стола — женщина, оскорбленная в своих лучших чувствах. Богданов улыбается. Ралев — смотрит подозрительно, Лачову забавно…
— Ложь!
Ружицкий отрывает взгляд от потолка.
Иван продолжает.
Нет ничего более убедительного, чем язык сравнений. Ясные категоричные факты противопоставляются мути пространного доклада.
Факт первый — тематический план. Запланировано — выполнено. Краткосрочные темы — результат, равный нулю. Долгосрочные — о них ничего не говорится в отчете.
Факт второй — попытка перебросить работу минувших лет на отчетный период.
Факт третий — бюджет и результаты. Если бы подобное случилось на каком-нибудь участке хозяйственного фронта, то виновники расхищения средств были бы строжайшим образом наказаны. А здесь даже не считают нужным оправдываться. Никто не подумал о народе, давшем эти средства, о крестьянах-кооператорах, согнувшиеся спины которых научные работники института видели только из окон вагонов, о рабочих, ведущих бой за секунды…
Ложь!
Хаджикостов застыл в величественной позе. Никакой реакции, ни малейшего смущения. Словно его его не касается, Он известный ученый, человек с заслугами, занимающий соответствующее заслугам положение. Что бы не случилось — все отшумит и отойдет. Скандал, вызванный этим молокососом заглохнет, забудется — останутся только его заслуги, о них не забудут.
Тщетны ваши надежды, профессор!
На лице Неделева цветет улыбка. Она как бы просит уважаемую публику и высокопоставленных товарищей снизойти к молодости оратора. Ведь все были молоды и знают порывы молодости, ее крайности, в основе которых кроется наивность. Было бы слишком, обращать серьезное внимание на такие слова, не так ли?
Митрофанов кипит от негодования.
«И мы два года сохраняли за ним место!» — сопит он и вертится на своем стуле.
Хаджикостова совсем побледнела. Нелегко быть молодой женой пожилого профессора! Этот Иван просто неузнаваем! Каким тихим, скромным пареньком был! Учтивым, внимательным! Что произошло с ним? Что будет с нами? Интересно, что думают сидящие рядом.
Богданову нравится стройная, математическая логика фактов.
— Было бы неплохо и нам поучиться математике! — говорит он Ралеву. — Вот это критика!
Ралев качает головой. Все это происходило у него под носом. Чего доброго и министр теперь спросит — где был он, начальник отдела? И он уже не сможет оправдаться авторитетом и положением Хаджикостова в ученом совете, доверие к которому на проверку оказалось лишь слепым доверием к незнакомому человеку…
Иван продолжает. Факт четвертый. Действительная ценность некоторых трудов и диссертаций, положение дел в диссертационных комиссиях, недобросовестность покладистых рецензентов. Расчет простой — услуга за услугу. Инкубация протеже, единственная способность которых — это умение открывать клювики — дай! дай! Пример. Сын профессора Х. — абсолютная бездарность. Таким он был и на школьной скамье, и в институте. Но отец решил сделать вызов природе, захотел видеть сына рядом с собой. Отцовские чувства начинают действовать и прокладывать дорогу сыну. Пускается в ход все — и авторитет, и положение… Люди тронуты отцовской заботой. Она смягчает сердца тех, которым нужно поставить свои подписи. И сын становится рядом с отцом… с ученым званием, именем, фигурирующим в государственном бюджете… С этого момента он до самого конца жизни будет вести борьбу за то, чтобы удержаться на занятой позиции, и в борьбе за свое место не побрезгает никакими средствами…
Факт пятый. Система побочных заработков. Издательский метод. Некоторые готовы издать даже «блошиную энциклопедию», лишь бы были бумага и спущенный тираж. Совместительство, выражающееся в подписании ведомостей на получении зарплаты. Лекции, в которых вот уже десятилетие пережевываются одно и то же, так как у преподавателей нет времени научиться чему-нибудь новому…
Иван горячится. Боль Колманова, ирония Бенчева, желчь Ружицкого, отчужденность Пеева, отчаяние, примирение у других.
Причины? Виновные?
— Мы! — говорит он. — Все мы! В одинаковой мере, наравне с директором, и даже больше него! Если бы я три года тому назад поступил так, как поступаю сейчас, то всего этого бы не произошло! В этом моя вина, и, думаю, не только моя!
Выход! Нет ничего непоправимого. Все скомпрометировавшие себя должны уйти. Никаких уступок, никаких попыток ходатайств с чьей бы то ни было стороны, никаких ссылок на специфику института. Строгое соблюдение установленного порядка приема кадров, проведение конкурсов, систематика в работе!
Во взгляде Ралева нескрываемое возмущение.
«Как легко говорить! — думает Иван. — Легко!»
Кончает. Только теперь Хаджикостов смотрит на него.
Иван: «Буду очень рад, если поймете меня, профессор!» Он идет по проходу к своему месту, пожимая протянутые руки. Атмосфера зала звенит в его ушах. На трибуну поднимается Пеев. Дышит тяжело.
— Во время перерыва, — говорит он мягким, приятным голосом, — один из товарищей поинтересовался моим мнением о докладе!
