Черный торт - Шармейн Уилкерсон
До этого дня Чарльз не понимал, была Элинор очень несчастной или, напротив, гораздо счастливее многих после всех перипетий, которые довелось ей пережить. Она заявила, что пришла к нему в офис с сугубо деловым визитом, хотя они с Чарльзом уже были близки. И попросила его о юридической помощи. Тогда-то Элинор и рассказала ему о дочери. Не о той, про которую он знал. О другой.
Чарльз согласился помочь Элинор и предложил ей провести адвокатское расследование. Разумеется, он будет консультировать ее по всем возникающим вопросам. Но нелегко ему будет играть эту двойственную роль. Чарльз предвидел, что у него могут возникнуть трудные ситуации. Что ж, нелегко приходилось в пятидесятые и шестидесятые, когда он рос мальчуганом со светло-коричневой кожей. Спустя годы он потерял свою жену, еще очень молодую, и до сих пор проклинал коварную болезнь, унесшую ее. Он вырастил двоих сыновей, недосыпая от тревоги и думая о том, как защитить их от этого мира, потому что его мальчики были афроамериканцами. Он научился контролировать свои чувства. Но это не означало, что у него их нет.
После смерти жены Чарльз встречался с женщинами. Но с Элинор все было по-другому. Это была любовь. Он близко к сердцу принял рассказ Элинор о том, что она испытала в молодости. Ни одному мужчине не следует слушать о подобных вещах. Ни одна женщина не должна подвергаться таким невзгодам. После их встречи Чарльз отправился домой один. Пошатываясь, он переступил порог, закрыл дверь и прижался к ней лбом, а потом, повернувшись, соскользнул на пол.
Тогда
Берт
В начале 1970-х Берт и Элинор Беннет въехали в дом, построенный в стиле бунгало, со светлыми стенами, в небольшом городке вблизи Анахайма, где агенты по недвижимости соглашались показывать жилье семьям темнокожих. В округе Ориндж был Диснейленд, были морские базы и пляжи, севернее располагался Лос-Анджелес. В пределах досягаемости от их дома находились аэрокосмический, автомобильный заводы и завод по производству каучука. Работы было предостаточно даже для цветной пары. Южная Калифорния стала ответом на поиски места для жизни молодой семьи. Здесь для них было больше возможностей, чем для выходцев с Карибов в Нью-Йорке, и меньше риска, что их узнают.
Берт устроился на работу на завод по производству каучука, а Элинор получила административную должность. Начальство Элинор, быстро обнаружившее ее внимание к деталям и умелое обращение с цифрами, постепенно продвигало ее по службе, оплатив ей бухгалтерские курсы. К тому времени как Бенни пошла в школу, Лос-Анджелес избрал первого чернокожего мэра, а Берт начал адвокатскую карьеру. Предшествующее изучение права в Англии помогло ему протиснуться в те невидимые ворота, которые закрывали для многих афро- и латиноамериканцев путь в юридические колледжи.
В тот вечер, когда их взрослый сын наконец стал соискателем докторской степени в Сан-Диего, Берт и Элинор, откинувшись на подушки, «чокнулись» обручальными кольцами, как бокалами, и взялись за руки. У них бывали и плохие времена, а теперь к ним пришла удача, и они говорили друг другу, что будет еще лучше. А потом еще лучше.
Все эти годы Берт и Элинор не могли вернуться на остров, но Элинор хотелось передать детям какую-то семейную традицию. Вроде черного торта. Этот торт – все, что у нее осталось от детства, повторяла она, настаивая на том, чтобы и в жизни детей он занял свое заслуженное место. Это сводилось к тому, что на пару уик-эндов каждой зимой Элинор оцепляла кухню наподобие военной зоны, внутри которой находились они с Бенни, а Берт с Байроном были вынуждены торчать снаружи, тогда как они жаждали насладиться утренней неспешностью и домашней ленью выходного дня.
Элинор утверждала, что она ничего не имеет против равенства между мужчинами и женщинами, просто Бенни – единственный человек в семье, проявляющий неподдельный интерес к приготовлению выпечки на Рождество. Они вырастили дочь, внешне очень похожую на Берта, но с тем же блеском в глазах, что и у матери, когда та, нацепив фартук, с разбитой яичной скорлупой в руке стояла у плиты. Мать и дочь любили работать в кухне вместе, манипулируя таинственными ингредиентами, способными расти и жить своей жизнью.
И все это, как и следовало ожидать, каждый год приводило к одной и той же перебранке.
– Ма-а-а, – затянет, бывало, сын Берта со стопроцентно американским недовольством в голосе, без намека на акцент родителей.
– Нет! – последует из-за ширмы ответ Элинор.
– Ко-о-офе.
– Нет, сэр.
– Всего лишь чашечку кофе – это все, о чем я прошу.
Между ширмой и стеной покажется один глаз Элинор.
– Тебе известны правила. Я занимаюсь этим всего лишь месяц в году, и ты знаешь правила.
– А я бываю дома в редкие выходные, и ты отказываешь мне в чашке кофе?
Элинор всегда хотела иметь кухню с дверью, которая отгородила бы ее от остального пространства дома. В Британии она впервые увидела «глухие», по ее определению, кухни и потом периодически подступала к Берту с просьбой о переделке кухонной зоны, когда дети уже жили отдельно.
Если Берт приводил Элинор в ресторан, она бросала тоскующие взгляды в сторону распашной двери, ведущей в кухонную зону. «Хочу кухню, как эта, – скажет, бывало, она, – с такой же дверью».
Когда они переехали в Калифорнию, там не продавались дома с закрытыми кухнями. Да и в любом случае Берт и Элинор не знали, надолго ли тут задержатся. Но конечно же, и годы спустя они продолжали жить в одноэтажном доме на одну семью на побережье Тихого океана, с кухней открытой планировки, кактусом в человеческий рост за окном спальни и калифорнийскими детьми – мальчиком и девочкой, – научившимися объезжать океанские волны, затмевавшие все то, что видели в юности Берт и Элинор.
К своим пятнадцати годам Бенни почти сравнялась ростом с Бертом, но по-прежнему закидывала руки
