Семь дней в июне - Тиа Уильямс

Иногда Одри так делала. Когда Ева помогала ей с домашним заданием. Когда они смотрели одну за другой серии шоу «Холостяк». Несмотря на рост и вес, она хотела к маме на ручки. Но на этот раз Одри села на колени к Еве по-кошачьи, занимая территорию, как будто она уловила во взгляде Шейна что-то собственническое и хотела присвоить Еву себе.

Ева все поняла. Она обняла дочь за талию и трижды сжала ее руку – их секретный код «Я люблю тебя». Одри сжала руку в ответ и немного расслабилась.

– Дорогая, не пора ли тебе вернуться к работе над своим произведением?

– Да, уже иду, – сказала Одри, спрыгивая с колен мамы и подбирая с пола свои работы.

Шейн наблюдал за их бессловесной беседой с благоговением и трепетом городского жителя, впервые посетившего Большой Каньон. Он безмолвно охнул.

– Это ты сама сделала? Круто!

– Мне нравятся коллажи, – застенчиво призналась Одри.

– Это напоминает Ман Рэя[110], – сказал Шейн. – Или нет, как его там, чувака из Сиэтла, который делает коллажи из винтажных журналов? У него такой сюрреалистический взгляд на обычную жизнь. Как его зовут?

У Одри перехватило дыхание.

– Ты знаешь Джесси Трис? Ух ты, спасибо! Но я никогда не смогу приблизиться к его стилю.

– Ну и ладно, – сказал он. – Будь собой. Кто эта женщина, которую ты изображаешь?

– Моя дочь – великий художник, – промурлыкала Ева, прежде чем Одри успела ответить. – Давай покажем ему твои работы!

– Мама! Не-е-е-ет.

– Давай, позволь мне быть гордой мамой, пожалуйста.

Выпроводив их обоих из кухни, Ева показала дорогу в коридор рядом со своей спальней. На стене висели портреты Евы и Одри, нарисованные карандашом, акварелью или масляными красками со все возрастающей утонченностью.

Шейн замолчал, всматриваясь в работы Одри. Ее творения, чем бы они ни были написаны, были яркими, живыми, вызывающими. Но еще он заметил, что она освещала задний и передний планы меланхолично, вынося на обозрение увядшие цветы и старинные сувениры. Фарфоровые куклы и пыльные книги. Свидетелей другого времени. В этом проявлялась Ева. Одри была счастлива и жила без забот, ей не передались темные страдания матери, но она все равно впитала ее ощущение жизни, безотчетно.

Ева смотрела, как Шейн восхищается творениями Одри, и ее сердце замирало. Она ничего не могла с этим поделать. Шейн был в ее доме и непринужденно болтал с Одри, будто коллекционер с художником на выставке. Ева старалась не думать о том, как это восхитительно. Как по-домашнему. Потому что надежда впивалась в ее мозг, как змея, пронзающая плоть острыми клыками. Как тогда, когда она впервые встретила его, в тот день на трибунах.

«Пора повзрослеть, – сказала она себе. – Ты знаешь, чем это закончится».

Конечно, она знала. Но захватившие ее ощущения были настолько восхитительными, что ей было все равно.

– …коллаж выбивает из равновесия, пусть и немного, – объясняла Одри. – Знаешь, здесь элементы, которые должны быть рядом.

– Как в твоем портрете, да? С перьями и волосами из вельвета. Такое ощущение, что они развеваются на ветру.

– Именно! – Она улыбнулась Еве. – Кстати, это бабушка Лизетт. Она нонконформистка, как и ты. Ты ведь с ней познакомился, правда?

– Нет, эта честь не была мне оказана.

– Мы всегда тусовались в доме Шейна, – быстро сказала Ева.

– Бабушка Лизетт очень ценит искусство, – говорила Одри, поправляя кривую рамку. – Когда мама была маленькой, она водила ее в Музей Джорджии О’Кифф в Санта-Фе. И в Музей Пикассо в Париже.

Шейн быстро взглянул на Еву. Ее лицо застыло. И снова у Одри возникло отчетливое ощущение, что она переступила невидимую черту.

– Ну-у… – протянула она, собираясь уходить, – пойду закончу свою работу.

Шейн протянул ей руку. Она уверенно улыбнулась и пожала ее.

– Для меня было честью познакомиться с тобой, – сказал он. – Ты потрясающая личность.

– Попроси ее назвать столицу штата Мэн, – с ухмылкой предложила Ева.

– Мама!

Шейну Одри ответила:

– На самом деле я не такая уж потрясающая. Я просто дико многословна для своего возраста. Но спасибо. И не пропадай.

С этими словами она сунула свои работы под мышку и направилась в свою комнату. И тут же резко остановилась.

– О, – сказала Одри, оборачиваясь. – Только один вопрос.

– Что? – одновременно спросили Ева и Шейн.

– Кто из вас черепаха?

– Что? – повторила Ева.

– Кто из вас черепаха? Ну, тот, кто уходит, возвращается и снова уходит, а другой его ждет? – спросила Одри, крутанувшись на пятке. – Это метафора, писатели. Подумайте об этом на досуге.

Она оставила их наедине, ошеломленно глядящих в пространство. От взгляда друг на друга мог начаться пожар.

Потом они лениво прогуливались по тротуару перед ее домом. Это было уже после обеда, и на дорожках Парк-Слоуп, весь день переполненных детьми, которые не пошли в школу, постепенно все стихло. Солнце садилось в розово-лавандовые полосы неба. Одри осталась в своей комнате, работая над коллажем. Шейн и Ева уже не могли сдерживаться, они постоянно касались друг друга – клали руки на плечи, проводили пальцами по щекам, мимолетно обнимались – они перестали даже пытаться держаться на расстоянии. В мире воцарилась гармония.

Еве нужно было писать, поэтому Шейну пришлось уйти. Они прощались почти целый час.

– Ну, – сказал он, – это было главное событие недели. Или второе по значимости.

– Ты понравился Одри.

Ева пыталась справиться с головокружением. Ей казалось, что она сейчас взорвется прямо на Седьмой авеню.

– Вы с ней – волшебные, – восхитился он. – Она невероятная.

– Спасибо, – сияя, сказала Ева. – Друг.

– Всегда пожалуйста. Подруга.

Она слегка толкнула его плечом. Он легонько оттолкнул ее в ответ.

– Ну, – сказал он, хрустнув костяшками пальцев, – я пойду. Позволю тебе закончить гонку за мной в пятнадцатой книге.

– О, чуть не забыла, – нерешительно начала Ева. – Мне нужно твое мнение. Что бы ты почувствовал, если бы Себастьян был белым?

– Это просто адское колдовство.

– Нет, я серьезно. По «Проклятым» снимут фильм. Захватывающе, да? Но режиссер хочет сделать Себастьяна и Джию белыми. Ну, знаешь, для мейнстрима.

Шейн не мог удержаться от смеха.

– Я? Белый? Не, что за шутки?

– Поверь мне, это не шутка, – сказала она, заправляя выбившиеся пряди в пучок.

Заметив печальное выражение ее лица, Шейн понял, что Ева говорит серьезно.

– Ты не можешь дать им зеленый свет. Ну же. Ты слишком честная, чтобы сносить такую пакость.

– Но я хочу, чтобы фильм вышел. – Слегка пожав плечами, она прислонилась к низкой ограде. – Кроме того, персонажи мифологические. Они могут быть любой расы.

Шейн несколько секунд смотрел на Еву, пытаясь понять, верит ли она в то, что говорит. Или сама себя уговаривает.

– Ты знаешь, что не можешь этого сделать, – сказал он.

– Мне нужен этот фильм. Он даст мне передышку, и я смогу заняться другими делами.

– Твоя задача как художника, чернокожего творца, в том, чтобы