Константин Станюкович - Том 8. Похождения одного матроса
— За что? — спросил Дунаев.
— А собирался ехать из Фриски со мной один миллионер в рудокопный округ… Так агенты узнали и намеревались его захватить, чтобы взять с него большой выкуп… Ну, я ему и посоветовал либо не ехать, либо нанять конвой.
— И что ж он? Поехал?
— Поехал… Дело обещало наживу, а у кого много денег, тот ведь еще больше их хочет, точно думает, что можно свое богатство в гроб положить.
— Не положишь! — засмеялся Дунаев.
— То-то, не положишь, и потому, я думаю, нам, джентльмены, легче будет умирать: забот будет меньше насчет денег.
— И благополучно вы довезли миллионера, Билль? — спросил Дунаев.
— Вполне, тем более что конвой в десять человек был, и агенты не решились напасть, получивши мой отказ от их предложения.
Билль сплюнул, спрятал трубку и продолжал:
— Как окончил я школу, мать мне нашла место мальчика при торговце овощами. Он потерял голос, и я должен был за него выкрикивать о товаре… Тоже прежде надо было выучиться кричать, потому что о каждом товаре в Лондоне на свой лад кричат… Всякое самое пустячное дело требует выучки — тогда только и можно хорошо исполнять дело. И я скоро отлично кричал и зарабатывал себе горлом квартиру, стол и два шиллинга в неделю… Так дожил я до шестнадцати лет и затем переменил, по совету матери, карьеру — сделался яличником на Темзе… Тут уже не горлом, а руками надо было брать… Вам знакомо это дело, джентльмены… Работал я таким манером два года и, нечего скрывать, был недурным гребцом, умел ругаться не хуже матроса и не прочь был выпить в компании… Ну и в карты научился играть… Мало ли чему научится молодой человек среди не очень-то разборчивых товарищей… Всего было. Юность-то была очень скверно проведена, и некому было в ту пору остановить меня и от выпивки и от игры. Сперва как будто начинает человек шутя, понемногу, а что дальше, то больше втягивается… Тут уже труднее остановиться. Другие, мол, пьют и играют, отчего же и мне не делать того же. Смотришь, к дьяволу в когти и попался и совесть потерял и стыд. И однажды вечером, когда я сидел в таверне и был довольно-таки пьян, за мной пришел один человек: «Немедленно, говорит, поезжайте к матери. Она больна и вас зовет».
Старый Билль примолк и задумчиво стал набивать трубку.
Казалось, что те воспоминания о далеком прошлом, которые он собирался рассказывать, несмотря на их отдаленность, восставали перед ним, налагая на его лицо печать грусти.
— Да, джентльмены, — продолжал Старый Билль после затяжки, — я в пьяном виде поехал, но только не в гостиницу, а в госпиталь Святого Патрикия… И только я слегка отрезвился, когда увидал мать на койке умирающею. Ее раздавил дилижанс на улице в этот день, и ее привезли в госпиталь. Она пристально взглянула на меня и велела нагнуться. И когда я нагнулся, она поцеловала меня и заплакала, а потом чуть слышно, прерывающимся голосом сказала: «Милый мальчик, милый, милый… Прости меня, что я не сумела тебя лучше устроить… Я не виновата, сынок, что не могла быть с тобой… Да сохранит тебя бог!» И сунула мне затем в руки кошелек: «На черный день, говорит, пригодится. Поцелуй меня еще раз!» И после этого стала бредить… об отце вспоминала, прощала его… всякую всячину говорила… А этак часа через два скончалась… Тут уж я, джентльмены, совсем отрезвел и понял, какой я был скотиной… Через два дня я похоронил мать и остался один-одинешенек на свете… Очень тогда тяжело было… И вспоминать о тогдашнем скотстве скверно… Да и забыть нельзя, что я пьяный видел мать в последний раз…
— И после этого бросили пить, Билль? — участливо спросил Чайкин.
— Имел намерение, Чайк, имел намерение бросить и даже слово себе давал больше не напиваться и в карты не играть, а кончил тем, что через неделю опять закутил и проиграл все деньги, которые оставила мать. Целых тридцать фунтов, джентльмены… А на эти деньги я мог бы несколько своих лодок завести, а то и купить суденышко и заняться рыбною ловлей в море… Так сперва я и подумывал, да джин все эти хорошие мысли вышиб из головы… Вы это должны понимать, Дун. Не правда ли?
— Очень даже понимаю. Я прежде до умопомрачения иногда пил. И сколько за это меня пороли, если бы вы только знали, Билль! — проговорил Дунаев с добродушным смехом, показывавшим, что бывший русский матрос давно забыл и простил эту порку.
— Могу представить себе, хотя и не испытал этого удовольствия. А что вы, Дун, пили и, верно, необыкновенно много пили, чтоб дойти, как вы говорите, до умопомрачения, так это видно.
— Почему? — смеясь спросил Дунаев.
— А тогда, после того как мы выехали из города Соляного озера.
— Что ж тогда?
— Разве не помните?
— Право, не помню.
— Я смотрел, как вы дули ром стаканами, когда агенты вас подпаивали, чтоб обыграть наверняка… Я видел немало людей, способных влить в себя много спирта, но такого крепкого, как вы, Дун, признаюсь, не видал…
— Я могу много выпить, Билль, и оставаться трезвым. Однако продолжайте, Билль, продолжайте… Вы очень любопытно рассказываете… Вон и Чайк ждет не дождется, когда вы станете продолжать. Ему неинтересно слушать о выпивке. Он не пьет.
— Так-таки ничего, Чайк? — спросил Билль.
— Пива бутылку-другую когда пил прежде… Да здесь вот шерри-коблер научился пить… Да и то хочу бросить… Не люблю я никаких напитков, кроме чая да кофе! — словно бы оправдывался Чайкин. — Так продолжайте, Билль… Пожалуйста, продолжайте!
— Ну ладно… Продолжать так продолжать, пока не придет почта. Она всегда запаздывает, а сегодня мы приехали на «Перекресток» раньше, чем обыкновенно… На чем я остановился-то, джентльмены?..
— На том, как у вас хмель вышиб хорошие мысли из головы! — подсказал Дунаев.
— Подлинно вышиб, если я вместо того, чтобы купить рыболовное судно, остался поденным яличником у хозяина…
— А по скольку вы получали?
— Фунт в неделю, если память не изменяет, и квартиру. А есть должен был на свой счет. Ну да, кроме жалованья, еще от джентльменов-пассажиров перепадало… дарили…
— Это в России называется получить «на чай», — вставил Дунаев.
— И выпить водки? — спросил Старый Билль.
— Ну, разумеется…
— У нас просто давали без определения надобности, хоть никто и не сомневался, что яличник в большинстве случаев пропьет два пенса, которые ему дарили… И выходит, тот же чай! — засмеялся Билль.
— И много в день этих пенсов набирали?
— Да не перебивай, пожалуйста, Дунаев! Дай человеку говорить! А то ты все его перебиваешь! — проговорил вдруг по-русски Чайкин.
— О чем это, Чайк? — спросил Билль.
Дунаев объяснил и обещал, что больше перебивать не будет.
Билль усмехнулся Чайкину и продолжал:
— Жил я, джентльмены, яличником, свободным яличником, и, как уж я говорил вначале, вдруг сделался солдатом и очутился в казарме. И так как со мною, как я вам объяснял, поступили нечисто, завербовали в пьяном виде, то мне моя солдатская куртка стала еще ненавистнее… Вы понимаете, джентльмены?.. По своей доброй воле все можно перенести, а если не по своей, так и хорошее кажется дурным, а дурное так и вовсе отчаянным… Ну, я терпеть не хотел. Подал жалобу и представил куда следует те двадцать пять фунтов, за которые продался…
— Какие это деньги. Билль? За что? — осведомился Чайкин.
— А за то, что я продавался на службу.
— Кто платит их?
— Правительство.
— И всем желающим?
— Всем. Некоторым красавцам и высокого роста и больше платят… А в России разве ничего не платят?
— Нет. Взяли — и шабаш! — ответил Дунаев.
— Жду неделю, другую, третью ответа на мое прошение. Ответа никакого. Наконец через месяц я получил ответ и двадцать пять фунтов обратно. В ответе этом было сказано, что просьба моя была рассмотрена как следует во всех подходящих канцеляриях и что она отклонена, как законному удовлетворению не подлежащая… Прочитал это я и тогда же решил про себя бежать со службы в Америку. В тот год как раз много народу переселялось, и об этом много писали в газетах… Но только первое время бежать нельзя было: очень сторожили новобранцев и никуда не выпускали из казарм. Строго было, и дезертиров, ежели ловили, присуждали к строгому заключению в тюрьме… Ну, я, разумеется, не пожелал, как вы догадаетесь, джентльмены, променять казармы на каторгу и решил выждать время… И так эта мысль мною завладела, что я ее и днем и ночью имел в голове… Разбогатеть думал в Америке… И берег эти самые двадцать пять фунтов, чтобы на них уехать… Потом, когда я приехал в Америку и наработал денег, я эти двадцать пять фунтов, конечно, вернул! — не без гордости прибавил Старый Билль.
— Кому вернули? — спросил Чайкин.
— Правительству. В свой полк послал…
— И вы ни разу не были потом в Англии, Билль? — спросил Дунаев.
