Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн
– Мне чуть ли не прямым текстом сказали, что она у меня в кармане. Ну и врушка же ты, Элис! – отвечает он, встает и швыряет свой завтрак в корзину. – Остается только пожелать тебе удачи! – добавляет он звенящим от ярости голосом. – Удачи в реальном мире, раз уж ты собираешься вот так вот переступать через людей. Удачи в рассказах о юридическом факультете… – стервозно, на повышенных тонах добавляет он, – которого не существовало в природе. Так ведь?
Генри и Парминдер смотрят на меня.
– Как и тура с «Кошками» по Южной Корее, – парирую я, и он, потрясенный, испуганный, пристыженный, уходит, стараясь не показывать своего поражения.
В те недели, которые мне осталось здесь доработать, я стараюсь не замечать его, но все оборачивается хуже. Не то чтобы со мной все перестали разговаривать, как показывают в фильмах об американской школе; нет, со мной не играют в молчанку, но разговаривают теперь совсем по-другому. Холодно. Отстраненно. Как будто мне нет веры. Как будто я отщепенец. Я поднимаю свой щит, но это не помогает так, как раньше, я ощущаю, до чего стала им противна, до чего ненадежна. Куда важнее, что это всеобщее отторжение вторгается в мое личное пространство и проникает в меня глубоко-глубоко.
* * *
– Как сделать щит крепче? – интересуюсь я у Наоми как бы между прочим.
Сегодня у нее день рождения, и мы отмечаем его обедом в кафе карибской кухни, в районе Шордич. Она отрывается от своих оладий из соленой рыбы, смотрит на меня с таким выражением, что я жалею о своем вопросе, и спрашивает:
– А зачем тебе делать свой щит крепче?
– Из-за работы. Это же кол-центр. Там такая энергия от компьютеров… По-моему, она для меня слишком сильная, вот мне и хотелось понять, что еще можно сделать…
– Ничего сделать больше нельзя.
Мне кажется – нет, я даже надеюсь, – что сейчас она поднимется и уйдет, потому что она знает, что я вру и не хочу ни сознаваться в этом, ни говорить об этом.
– Элис, когда твоя защита опускается, ты будешь чувствовать все в сто раз сильнее, так, как раньше никогда не чувствовала. Тело так и привыкнет ничего не чувствовать, представь только. Вот, например, кожа у тебя очень бледная. Ты, похоже, пользуешься солнцезащитным кремом, да? Все время пользуешься, значит, солнце не касается твоей кожи, она никогда к нему не привыкнет. А нужно, чтобы хоть иногда кожу трогало солнце, иначе ты получишь ожог.
Эти слова действуют на меня, но совершенно не так, как она рассчитывает. Я нервно поглощаю еду, обещаю себе никогда не опускать свой щит, воображаю, как все мои внутренности горят, точно под лучом от увеличительного стекла.
* * *
В торговле вразнос меня ожидает триумф. Успех в этом деле и легкость, с которой оно дается мне, означают, что я никогда не вспоминаю о прошлом. Сейчас лето, и продавцов специально набрали на такой сезон, когда легче застать людей в саду, где они не могут закрыть перед тобой дверь, а некоторые настолько вежливы, что не могут даже отфутболить. А мне стоит только увидеть человека, и все – он мой. Каждый непростой собеседник, с которым мне довелось разговаривать в кол-центре, учил меня, как входить в доверие. В своей смене я, продавец номер один, каждый месяц опережаю всех по продажам. Я быстро учусь лишь слегка перевыполнять план по продажам, чтобы сохранить потенциальных клиентов на следующий месяц. Я получаю бонусы, меня хвалят, я летаю, но эта работа забирает все силы. Каждому человеку, с которым я знакомлюсь и которого завоевываю, я как будто отдаю часть души и чувствую, что скоро мне самой ничего не останется.
– Почините меня, – прошу я Наоми, едва она открывает дверь. Я вхожу к ней, не дожидаясь приглашения, и сразу вижу, что кровать стоит не там, где обычно. Вместо нее сейчас в центре комнаты стол, накрытый к обеду.
– Я жду друзей.
– Да я ненадолго. Полежу на полу, и все.
– Еще по полу я не ползала. Я кто тебе?
В ее голосе слышатся опасные нотки, но я продолжаю напирать.
– А стоя можно? – спрашиваю я и сбрасываю туфли.
Она недолго, но пристально смотрит на меня, подходит ближе. Я закрываю глаза, мне не нужно видеть ее неприязнь, ее осуждение. Мне вообще не важно, что она обо мне думает. Мне нужна скорая помощь, чтобы завтра выйти на работу.
– Нет!
Я очень удивляюсь и открываю глаза.
– Что происходит, когда принимаешь слишком много антибиотиков? Они могут ослабить иммунную систему, – сурово отвечает Наоми, необычно, тяжело для себя ступая по комнате. – Иммунная система перестает сама сопротивляться инфекции. Или микроб так привыкает к антибиотику, что начинает ему сопротивляться.
– Так вы что, хотите сказать, что я бактерия?
– Может, и бактерия, но речь сейчас о твоем щите. Ты слишком часто поднимала его, вот он и ослаб.
– Ой, вот только опять не начинайте!
Разговор уже идет на повышенных тонах:
– Элис, его не носят весь день, не снимая! Это ослабляет, и сама ты слабеешь потому, что все время прикрываешься им. Вот поэтому ты даже чувствительнее, чем обычно. Ты, конечно, можешь ко мне приходить, – сердито продолжает она, – только это все равно что промокать огнестрельную рану влажной салфеткой. Ты, деточка, истекаешь кровью, у меня тут не отделение скорой помощи, а я не чудотворец.
– Ясное дело, – саркастически отвечаю я.
– Иди отсюда!
– Что-что? – удивленно переспрашиваю я.
Она показывает на дверь и говорит:
– Не слышала, что ли? Уходи из моего дома.
– Вы что, меня прогоняете?
– В этой комнате, Элис, работаю не одна я, а мы, двое. Я все-таки заслуживаю большего уважения.
– Понятно! Большое вам спасибо, – отвечаю я, забираю туфли, стремительно выхожу из комнаты и громко захлопываю за собой дверь.
Я открываю балконную дверь и ложусь на то место на горячем полу, куда светит солнце, без сил, чтобы смотреть на умирающие цветы, и молюсь солнечному свету, чтобы он дал мне энергию. В соседней квартире шумят и веселятся гости Наоми. Их не волнует, что их кто-нибудь услышит, они смеются, громко разговаривают, с балкона, как нарочно, в мою сторону несется восхитительный запах карибской еды. А я лежу на горячем коврике, на самом солнцепеке, чувствуя себя как в пустыне – засушенной, голодной, полуживой.
* * *
В «Магме» видят цифры моих продаж. Они берут меня из
