Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман
Кэм отреагировала на это возражение с моей стороны предложением построить гигантскую клетку напротив какого-нибудь крупного учреждения, которое извлекло выгоду из эксплуатации Генриха, — например, у зоопарка Хагенбека, «Сада Аклиматасьон», Берлинского музея или даже какого-то банка, где хранилась прибыль от этих человеческих зоопарков, — а она, Камилла Фостер-Вуд, намеревалась одеться как коренная патагонка и в клетке полуголая грызть кости, издавать гортанные звуки и… Подавить ее инициативу было так легко, что я почувствовал прилив жалости, когда сказал:
— А я? Призрак преследует меня, а оголяться будешь ты? Ну… если это сработает, я сяду в клетку рядом с тобой, тогда меня будут фотографировать все прохожие и в итоге отправят в тюрьму за нарушение общественного порядка. Кроме того, Кэм, у нас ведь не получится страдать, как он. Просто потому, милая, что мы можем сбежать из клетки в любой момент, как только захотим. Если ты жаждешь по-настоящему превратиться в него, нужно ехать со мной в Патагонию, жить с остатками его племени и до конца жизни пытаться стать кавескарами. Думаю, это безумие, но хотя бы не представление, а настоящая жизнь. Единственная проблема в том, что мне кажется, он хочет совсем не этого.
Все наши непоследовательные планы всегда возвращали нас к одному и тому же вопросу: чего он хочет?
Мы осознавали, что нам нужно сблизиться с ним, хотя бы попытаться понять, откуда он появился, какую жизнь вел бы, если бы Хагенбек не открывал человеческие зоопарки, если бы Колумб не ступил на остров, который впоследствии станет частью нового мира.
Пусть Генри направляет нас. Дадим ему все возможности в этом квесте. Сделаем его частью процесса. Именно по этой причине к середине февраля 1992 года Кэм вернулась в Гарвардскую библиотеку, чтобы найти ответ на нашу проблему в книгах, материалах и картах.
И обнаружила другую проблему.
Миссис Хадсон, библиотекарь, поздравила Кэм с выздоровлением и пригласила ее в кафетерий, где заговорщицким шепотом сообщила, что несколько месяцев назад, в начале ноября прошлого года, приходил чиновник из какого-то государственного учреждения, чтобы узнать о книгах и документах, которые мисс Вуд, позже миссис Фостер, заказывала на свой абонемент в 1988–1989 годах. Миссис Хадсон отказалась, сославшись на конфиденциальность, но тут вмешалось руководство библиотеки, ей велели сотрудничать, как это сформулировали, в интересах национальной безопасности. Она выполнила требование, предоставив список, однако не позволила вынести книги из помещения библиотеки. Этот агент, Дэнни Макаруска, как он назвался, вернулся на следующий день в сопровождении пожилого человека, который часами просматривал эти тома, делал заметки и много фотографировал. Странный парень, немного жуткий, прокомментировала миссис Хадсон, и грустный, словно постоянно готов заплакать.
Кэм спросила: этот пожилой человек был высоким, худым, лысым, с красными глазами? Да, именно так! Меланхоличный человек, очень тихий, сгорбившийся над книгами, очень сосредоточенный. Агент весьма почтительно называл его доктором.
— Доктор Дауни, — выпалил я.
— Наверняка. Эрнест Дауни. Как ты догадался?
Я рассказал о его визите к нам домой девятого ноября прошлого года, и эта дата совпала с датой вторжения незнакомца в Гарвардскую библиотеку.
— Почему он следит за мной? Он и этот тип, агент Макаруска?
Вечером того же дня мы провели экстренное семейное совещание. Папа не одобрял любую инициативу, которая предполагала, что Генри был дружественной силой, но еще сильнее его взбесила мысль о том, что кто-то следит за нами.
— Да как посмел этот мерзавец совать свой нос куда не следует! — взорвался отец. — Хорошо, что я выставил этого козла! Неудивительно, что меня при его виде дрожь пробрала. Национальная безопасность? Что-то я сомневаюсь!
Однако мы совместно постановили, что лучше, если доктор Дауни не узнает, что мы в курсе слежки.
— Может, он думал, что в этих книгах есть какой-то ключ к разгадке того, куда меня завели научные изыскания, — рискнула предположить Камилла. — Он был одержим этим во время нашей короткой встречи в Париже.
Я тоже был одержим этим. С тех пор как Кэм «вылечилась» от ложной амнезии, я принуждал ее возобновить работу, наверстать все потерянное время. Тем более сейчас, когда казалось, что этот Дауни хочет украсть ее идеи.
— И что? Если он найдет ген, который позволяет передавать зрительную память от одного поколения к другому, это хорошо для него, отлично для науки, замечательно для нас. Но послушай, даже если он — или я — обнаружит связь в чьей-то ДНК, это все равно не решит загадки твоего посетителя. Просто покажет, как он это сделал, как это сделала природа, как передаются воспоминания. Все годы, которые ты продолжаешь называть потерянными, на самом деле помогли мне осознать ошибку в научных изысканиях: мы продолжаем думать, что если раскроем, как всё происходит, то разрешим тайну, заставим Генри говорить. Но он продолжит молчать, мы не поймем, чего он хочет и почему. Я принесла из библиотеки дополнительные материалы про кавескаров, их язык, историю, традиции и духовные ритуалы. Мы никогда не проникнем в Генри и не увидим мир таким, каким он его видел. Было бы слишком высокомерно предполагать, что мы можем обратить вспять время и историю, разрушить нашу собственную идентичность и желания, превратиться в туземцев. Мы не сумеем полностью перевоплотиться в него, обладать им снова и снова, но способны деликатно приблизиться, вот куда мы должны направить нашу энергию. Хромосомы никуда не денутся, изучай — не хочу.
Следующие полтора месяца, пока мы погружались с головой в изучение материалов о кавескарах — столько всего было написано о племени, которое само не имело письменности и верило, что слова подхватывает ветер, а хранят их волны, камни и птицы, — я остро ощущал, что Кэм следует по крайней мере сходить в Массачусетский технологический институт и узнать, нет ли там вакансий, но она постоянно откладывала. Пока в один прекрасный день я не припер ее к стенке:
— Я думаю, ты боишься, что твое исследование утратило актуальность, сколько бы ты ни хорохорилась, что тебе плевать; я буду первым, кто признает, что подобные опасения имеют право на существование. Но, Кэм, взгляни на происходящее с моей точки зрения: с каждым днем я чувствую себя все более виноватым в том, что помешал твоей карьере. Так что, пожалуйста, просто чтобы унять мое собственное раскаяние, пожалуйста, ну прошу тебя, поговори со своими друзьями в лаборатории.
Мои терзания убедили Камиллу, и когда в середине апреля она вернулась из Массачусетского технологического института, на ее лице застыло что-то среднее между радостью и беспокойством. Хорошая новость — она могла
