Современная семья - Хельга Флатланд
Симен прижимается ко мне на несколько секунд, мое тело отвыкло от него, его шеи, его запаха, я снова плачу, и он посмеивается, ощутив капли влаги на вороте своего шерстяного свитера. Он отстраняется и смотрит на меня.
— Ну, не такой уж и классный, — улыбается Симен, дружески ткнув меня локтем в бок. — Пойдем вниз к остальным?
Больше всего я боялась увидеть Симена с годовалым сыном Магнуса. Это и вправду оказывается больно, как я себе и представляла, когда Симен подхватывает и высоко поднимает мальчика на вытянутых руках, улыбаясь ему. Он так естественно держит ребенка одной рукой, немного выдвинув вперед бедро, пока разговаривает с его матерью. Симен смотрит на меня, когда его племянника в итоге сажают ко мне на колени, а я, даже чувствуя этот взгляд, осторожно отодвигаю ребенка к самому краю — не могу ощущать его рядом с собой, вдыхать его запах. В то же время понимаю, что должна что-то доказать, но прежде, чем я успеваю притянуть малыша к себе, он заходится ревом и отчаянно ищет глазами мать, которая стоит в двух метрах от него, — очевидно, возмущенный тем, что его вырвали из мягких и естественных объятий дяди Симена и сунули в руки кому-то похожему на бездушного механического робота.
— По-моему, кое-кто хочет к мамочке, — говорю я Сюнне, пытаясь рассмеяться и не смотреть на искаженное криком лицо ребенка.
— Да, он ужасно нетерпеливый, когда проголодается, мы его немножко избаловали, — отвечает она с улыбкой, стараясь, как все чуткие матери, привычным и невинным способом устранить мысль о том, что это неловкий и бездетный человек довел ребенка до слез.
Мальчик мгновенно перестает плакать, как только ощущает рядом тело Сюнне, и я думаю о том, каково это — уметь так на кого-нибудь действовать, быть настолько важной, важнее всего, и так естественно с ним связанной. Единственной, кто способен помочь, единственной, кто нужен.
Ни отец Симена, ни его мать, ни Магнус, ни Сюнне не говорят ни слова о том, что у нас нет детей и надо поторопиться, и когда же мы планируем, время-то идет — и тому подобное; они не допускают ничего даже отдаленно похожего на намек. И это само по себе намного тревожнее, чем если бы они спрашивали или шутили на эту тему, потому что тотальное умалчивание свидетельствует о том, что они либо обсудили все перед нашим приездом, высказав свои предположения, и по той или иной причине сообща решили не спрашивать, либо для них очевидно, что это не я стану матерью новых внуков и племянников. Я изо всех сил стараюсь подавить самое параноидальное и страшное предположение — Симен вполне мог сообщить им, объяснить, что проблема во мне, и попросить их не касаться этой темы.
В прошлом году мы с Сименом, сидя за новогодним столом в компании друзей в Нью-Йорке, подводили итоги нашего года. Невозможно себе представить, что с тех пор прошло всего двенадцать месяцев, а не десять лет. Перемены между Сименом и мной так разительны и ощутимы, что я могу описать их: пропасть отчуждения, кровавых разочарований; образ того, каким должно быть наше будущее, какими будут наши отношения, развитие отношений — все, что замерло, все, о чем мы не говорим, угасшее желание, отдаление друг от друга мыслями и телом. Таковы итоги года — все лежит на дне пропасти, но я не в силах доставать это, я отгоняю мысли и о прошлом, и о будущем, стараюсь быть здесь и сейчас, ем индейку, беседуя на темы, которые волнуют семью Симена: политика государства в области образования, рост цен на недвижимость, значение «Брекзита» для нас, норвежцев. У меня получается даже лучше, чем я ожидала, — это был бы, пожалуй, приятный вечер, если бы не обитая овчиной дубовая колыбель, которая стоит в углу комнаты как напоминание.
В полночь мы с Сименом чокаемся, дежурно целуемся под взрывы петард, исчезающих в тумане, — с Новым годом. Я не знаю, смеет ли надеяться Симен, остались ли у него еще силы, или единственное, чего он теперь хочет, — уйти, в глубине души надеясь, что попытки ни к чему не приведут. Но вместе с условным переходом во времени от одного года к другому во мне загорается новый маленький огонек гормональной надежды.
Я была беременна — это единственное, о чем способна думать, в третий раз лежа здесь, глядя в потолок государственной клиники, пока все та же медсестра в зеленом в последний раз пытается побудить комочек, в котором слились Симен и я, признать мою матку подходящим местом для начала своей жизни.
С новогодней ночи минуло пять месяцев, одна неудачная попытка и один выкидыш.
«Господи, это правда?» — вскрикнул Симен, когда я показала ему положительный тест через месяц после второй имплантации. «Почему ты такая спокойная? Как ты можешь оставаться спокойной?» — кричал он, не находя себе места от волнения; Симен то выходил на балкон, то возвращался, наконец пробормотал «вот дерьмо» и прижался ко мне, обнимая, целуя. Потом он сел за стол, как бы свыкаясь с этой мыслью, согнулся и опустил голову на руки. «Вот дерьмо», — повторил он.
Я обняла его, склонившись над ним, и мой живот прижался к его спине. Вот уже год мы не были так близки. «Я не спокойная, — прошептала я в его затылок, — просто это так нереально, что не могу поверить». — «Но это точно, да?» — спросил он, выпрямившись и показывая на три теста, которые я выложила на стол. На каждом из них были две четкие полоски. «Все три ведь не могут быть ложными?» — переспросил он снова. «Нет, не могут», — ответила я, не упомянув о том, что еще два с тем же результатом лежали в мусорном бачке в ванной. «Мне нужно в туалет», — сказала я Симену. За день я выпила столько воды, что до сих пор чувствовала, как она давит на низ живота, но теперь я могла, не обманывая себя, думать, что это связано с той маленькой жизнью, которая начинается во мне. Когда я вернулась из ванной, Симен все еще сидел за столом. «Это просто…» — начал он, взглянул на меня и остановился. Он помолчал, потом потянулся ко мне. «А я ведь уже не верил», — медленно проговорил Симен, сглатывая слезы. «Правда, Эллен, уже не верил», — повторил он. Я взяла его за руку, и он сжал мои пальцы. «Я вел себя паршиво, да?» Я покачала головой: «Конечно, нет. Я все
