Когда наступит тьма - Жауме Кабре
– Да, очень, – призналась она чуть слышно.
Взломщик схватил книгу и бросил ее в огонь. Женщина только сглотнула и сделала над собой усилие, чтобы не пролить ни капли слез da’ piú belli occhi mai splendesse[70].
– Тебя не должно было тут быть, – сказал он, как будто упрекая ее.
– Я здесь живу. Что вам тут понадобилось?
– Какая херня. Петрарка, – задумчиво произнес он, вставая на ноги.
– Вот возьму и снова закричу.
Мужчина даже не обернулся и продолжал разглядывать полку с книгами. И ограничился словами, я тебя уже предупреждал, еще раз крикнешь, убью.
– Но что вам тут понадобилось? А? Что вам нужно? У меня нет…
– Мы пришли, чтобы освободить тебя от бремени владения тремя дорогостоящими картинами и пятью бесценными инкунабулами.
В ответ она не смогла удержаться и вскрикнула; мужчина подошел к ней и ударил кулаком по губам. Его сообщники, орудовавшие на втором этаже, на несколько мгновений притихли. Спокойно, сказал Тезей тем, кто был наверху, поднявшись на одну ступеньку лестницы. И снова обратился к женщине, у которой изо рта шла кровь и пара зубов были сломаны:
– Я же тебя предупреждал. Попробуй только повторить; тогда заткну тебе рот, и ты задохнешься.
Ненадолго наступила тишина. Женщина встревоженно поглядывала на потолок, потому что со второго этажа до нее доносился шум, и беспрестанно как будто стонала, не забирайте инкунабулы, ведь я умру от горя…
Как будто издалека до нее донеслись слова человека в маске, «а Монтеверди[71] любишь?», но она предпочла не отвечать. Тот встал перед ней с долгоиграющей пластинкой в руках, вынул ее из обложки, и она машинально подумала, о нет, только не это…
Я спрашиваю тебя, как ты относишься к Монтеверди, любовь моя.
Ариадна[72] дерзко взглянула на него.
– Можешь хоть сейчас бросить его в огонь, – ответила она.
– Ню-ню-ню. Ничего из-за сломанных зубов не понятно.
И, подойдя совсем близко, с грампластинкой в святотатственной руке, повторил, без крика, но очень резко, любишь его или нет; об одном тебя спрашиваю, сука. Такой простой вопрос! И придвинулся к ней, лапая святые канавки пальцами, защищенными тончайшими перчатками, как будто хотел сделать ее единственной свидетельницей осквернения, и с героическим терпением повторил, «любишь или не любишь, да или нет», стоя так близко, что брызги слюны попадали ей в глаза. Женщина ответила «ню-ню-ню» и обреченно пожала плечами. Мужчина вместо ответа разбил пластинку о ее голову, и она почувствовала, как volgiti, Teseo mio, volgiti, Teseo, o Dio[73] стекает по ее потускневшим волосам, и она подумала, будь ты проклят, как будто с острова Наксос проклинала Тезея, убийцу чудовищ и сердца ее; за великое одолжение, которое я сделала тебе, выведя из логова Минотавра, что мне еще перепало, кроме как переспать с тобой, возлюбленный, проклятый мой Тезей. А я-то, я… И Ариадна больше не могла терпеть и разрыдалась, повторяя ню-ню-ню, означавшее, за что вы меня так? Я-то, что я вам сделала?
– А Лигети[74], или как его, суку, звать, любишь?
Она проглотила кровь и сопли вместе с осколком зуба, глубоко вздохнула и проговорила довольно отчетливо: «всей душой, возлюбленный Тезей».
– Что ты сказала?
– Люблю всей душой.
– Нет, после этого.
– После чего?
– Не стесняйся.
Тезей уселся напротив Ариадны, нахально расставив ноги. Сказал с ухмылкой:
– Тебе на пенсию пора, а ты мне предлагаешься? А? Значит, любишь погулять, бабуся?
Вместо ответа Ариадна взвыла, из глубины души, изо всех сил, яростно скалясь окровавленным ртом. Ответ афинского героя, Эгеева сына, последовал с такой быстротой и мощью, что, когда аргонавты спустились на первый этаж с золотым руном, Ариадна уже успела переплыть Ахерон и проживала в Аиде.
– Что ты натворил, зверюга?
– Сколько можно было копаться?
– Сейф попался заковыристый. – И, указав на Ариадну: – Что ты с ней сделал?
– Ничего. Вы там все копались, вот она и разоралась. Она в отключке, не парьтесь.
– Все, сматываемся.
2
Дама, фамилии которой я не расслышал и которой досталась роль распорядителя, объявила, а теперь, в финальной части церемонии, мы предлагаем вашему вниманию еще два выступления: мы послушаем бывших учеников, один из которых скажет слово от имени недавних выпусков, а другой – от имени тех, кто учился в нашей школе много лет назад. В их лице перед нами выступят представители многих поколений, которым выпало счастье учиться у такого замечательного преподавателя, как госпожа Гранель.
В первую очередь выступила девушка, казавшаяся очень печальной, почти сломленной смертью Гранель и в особенности ее трагическими обстоятельствами. Она дрожащим голосом прочла текст, и, как и следовало ожидать, ей пришлось пару раз прерваться для того, чтобы сглотнуть и сделать усилие, чтобы не плакать. К счастью, надолго это не затянулось, потому что всем присутствующим было бы крайне неловко стать свидетелями того, как человек, приглашенный для участия в мероприятии, превращается в главное действующее лицо никем не заказанного жалкого спектакля. Под конец она еще раз упомянула трагические обстоятельства и побыстрее достала платочек.
Когда объявили мое имя, я встал и направился туда, где стояла девушка, которой все никак не удавалось убрать платок в карман и сложить страничку с коротким текстом, который она прорыдала. Почти по-отечески я прошептал ей на ушко, ты умница, не волнуйся. И девчонка стремглав помчалась на свое место, потому что абсолютно не желала быть на виду у всех, когда ее снова застигнут рыдания. Оставшись в одиночестве перед лицом опасности, я попытался не смотреть на гроб. Вместо этого я оглядел весь зал: он был полным-полнехонек, и все глядели на меня. Я засунул обе руки в карманы пиджака: в одном лежали памятные карточки с двух предыдущих похоронных церемоний. В другом ничего не оказалось. Я застегнул среднюю пуговицу пиджака и, глядя на присутствующих, произнес:
– Ты любишь Петрарку?
Тишина. Бьюсь об заклад, что такое начало сбило их с толку. Я посмотрел по сторонам: девчонка-рева и думать забыла про слезы и уставилась на меня с раскрытым ртом. Все остальные прореагировали примерно в том же духе. По прошествии нескольких секунд молчания я повторил вопрос. И дальше продолжал импровизировать: Ариадна Гранель, у которой учились многие из присутствующих, задала мне
