Анастасия Вербицкая - Иго любви
Или Мочалова?.. Не все ли равно?.. Всеми фибрами души и тела она принадлежит ему.
На слова дожа:
Вам нужно выехать перед рассветом… —
она усталым от любви голосом кидает свою реплику:
И в эту ночь…
Она опять опускает веки и, с застывшей на губах улыбкой, слушает биение его сердца у своего виска…
Вдруг он отстраняется, кладет ей обе руки на плечи, и она видит его сладострастную улыбку, его глаза, полные огня, которыми он обжигает ее лицо, ее уста. И голос его дрожит от нетерпеливого, бурного желания:
За мною, Дездемона!Для нас остался только час любви…Мы року уступить теперь должны…
И она покорно, радостно идет за ним. Это уже не гордая Дездемона — товарищ и жена, какой Неронова изображала ее раньше, с Лирским. Это безвольная, влюбленная раба… И не может сейчас иною играть ее артистка. Она слишком подавлена индивидуальностью трагика. А еще более собственным смятением.
Обнявшись, они выходят за кулисы. Обнявшись, возвращаются на вызовы. Аплодирует весь театр. И за кулисами актеры встречают их рукоплесканиями. Как сквозь сон видит она плачущего Петрова, восторженные глаза Максимова, бледное, странное лицо мужа… Почему странное?.. Нет… все забылось, все утонуло опять в опьянении, сковавшем ее мозг. Все, что окружает ее, — где-то там внизу, далеко… Она над жизнью…
Во втором акте Дездемона, в отсутствие Отелло прибывшая на Кипр из Венеции, в тревоге ждет мужа после битвы его с турками. На море буря, и ничто не в силах развеселить Дездемону: ни любезность Кассио, ни циничные шутки Яго.
Трубы гремят за сценою. Дездемона встрепенулась… Скорей!.. Скорей к нему навстречу!..
Входит Отелло со свитой. С какой страстью кидается она в его объятия! Он целует ее. Еще и еще… Как будто они одни во всем мире… Он то отстранит ее, чтоб наглядеться, то привлечет к себе на грудь… И гладит ее лицо, и целует ее волосы, и прижимает ее голову к своему сердцу. Глубокой нежностью, трогательной любовью дышат эти ласки… «Радость души моей!..» — говорит он.
Если б нынеЯ кончил жизнь, вполне я был бы счастлив.
«И я… и я…» — думает она, страстно прижимаясь к его груди, бледнея под его поцелуями. Его голос дрожит тоской, неясным роковым предчувствием:
Я опасаюсь — послеНе буду я иметь таких счастливых,Таких веселых дней: моя душаТеперь на высшей степени блаженства…
Почему ей кажется, что это не вымысел, а жизнь?.. «И моя душа теперь на высшей степени блаженства», — думает она. А вслух говорит словами Дездемоны:
Дай Бог, чтоб наша радость возрасталаС летами нашими!
Он набожно отвечает, подняв глаза:
Аминь, вы, духи неба!
И опять, нежно и печально прижав к груди Дездемону и гладя ее лицо, он шепчет разбитыми от волнения звуками:
Я не наговорюсь об этом счастье!Язык немеет… Нет… уж слишком много…
Подняв к небу глаза, он торжественно заканчивает:
Пусть наши души будут вечноСогласны столько же…
И набожно целует ее, как католик образ Мадонны.
Мочалов дает в роли Отелло целую гамму любовной страсти, начиная с пламенной чувственности и кончая высочайшим благоговением. Как зрители в зале, так и актеры за кулисами слушают и глядят, невольно задерживая дыханье, пораженные этой звуковой красотой, совершенством пластики, размахом сценического рисунка. Глаза и лицо Мочалова отражают все движения души несчастного мавра. И даже не глядя на сцену, чувствуешь назревающую драму в одних только вибрациях гибкого, звучного голоса.
Третий акт — самый сильный. Дездемона умоляет мужа простить Кассио. Он обещает. Но зерно первого подозрения уже запало в душу мавра, глядит из его сверкающих глаз, звучит в его нетерпеливых ответах жене. Потом… потом… Он хочет остаться один… «Мне нужно обдумать кое-что…» Она уходит с Эмилией. Он смотрит вслед. Взор его горит неутолимой страстью. Голос дрожит…
Прекрасное созданье!Скорей истлею, но не перестануТебя любить…
И вдруг опять темнеет лицо, и меркнут глаза. Он вспомнил двусмысленное восклицание Яго: «А! Это мне не нравится…», когда Кассио покидал комнату, а Отелло вошел… Вспомнил свой вопрос: «Что ты сказал?..» И уклончивый ответ Яго…
А если нет… тогдаВсе будет хаос…
Ни одного жеста. Даже голова опущена на грудь, и лица не видно. Но голос выразил весь ужас человека, построившего здание своей жизни на вере в женскую любовь, и чувствующего, что стены здания дрогнули… Если они рухнут, это гибель его. Он сам будет погребен под обломками.
С волнением следит весь зал за нарастающей драмой Отелло. Любовь — ангел с белыми крыльями — отчаянно борется в его душе с демоном ревности. Как трогательно цепляется он за все, что может оправдать Дездемону! Как жалобно срываются у него слова:
Скажи мне, Яго, что ты думаешь?Яго. Страшитесь, генерал,Проклятой ревности… Чудовище онаС зелеными глазами…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .О, как несчастлив тот, кто видит,И сомневается… подозревает злоИ все же любит страстно…
«О, несчастен!» — срывается у мавра потрясающий вопль.
И Мосолов, стоящий за кулисой, холодеет от этого голоса, от этих слов… Все, все знакомо ему… И его собственное сердце рвет когтями это чудовище с зелеными Глазами.
Но вот платок Дездемоны, нечаянно оброненный ею, исчез. Эмилия передает его Яго, тот Кассио. И этого довольно, чтоб Каин убил Авеля в страстной душе мавра. Улика налицо… Мочалов страшен, когда он выходит на сцену.
Обмануть меня!.. Меня?..Яго. Об этом, генерал, ни слова!Отелло. Прочь отойди! Ты бросил меня в пытку…Клянусь, гораздо лучше обманутьсяВо многом, чем узнать слегка…
«Какая правда!» — с горечью думает Мосолов. А со сцены несутся рыдающие звуки:
Зачем мне знатьО тайных ее связях, об измене?Я не видал, не думал, не терзался,Я спал спокойно в эту ночь… не замечалЛобзаний Кассьо на ее губах…Ограбленный, не думая о краже,Пока не скажут, — не всего лишен!..
«Правда, правда…» — твердит Мосолов, бледнея от боли в сердце.
Отелло. Если бы все войскоДелилося со мною сладким ложем,А я не знал, мне все сносней бы было!Теперь прощай навеки мое блаженство!Прощай спокойствие…
Весь зал полон раскатами этого страстного голоса, в котором рыдает тоска разочарования, в котором слышатся громовые звуки крушения целого душевного строя, в котором рвется с цепи жажда крови и мести, присущая первобытному человеку… Но зверь еще не вырвался на свободу. Ангел с белыми крыльями еще стоит на страже.
Отелло. Нет, клянуся небом!Я думаю: она честна… и нет…Я думаю: ты справедлив… И нет…Мне нужны доказательства…Чем ты докажешь?
Бесслезно рыдает, молит его голос:
О, докажи скорей ее измену!
И зверь сорвался, наконец…
Я разорву ее в куски, —
звучит яростный крик, от которого дрожь охватывает толпу.
Крови, Яго!.. Крови!.. —
как тигр, рычит Отелло, сверкая бегающими глазами…
Мосолову дурно… Он падает на стул, закрыв глаза. Опять видит он комнату в трактире, лицо Мочалова, глаза жены и струйку, стекающую на пол. Опять мистический ужас холодом дунул в смятенную душу. Он оглядывается. Жена его стоит рядом и восторженно смотрит из-за кулис на трагика…
Мочалова вызывают без конца. Но тигр все еще глядит из его сверкающих глаз. Ноздри его трепещут. Он бледен, и руки его дрожат. Молча, кидая кругом дикие, бессознательные еще взгляды, никого не узнавая, стремительный и гибкий, как зверь, проходит он мимо расступившихся актеров.
Максимов схватился за голову. Смеется истерически и плачет, сам того не замечая… «Царь… бог… гений…» — лепечет он. Микульский подходит к Нероновой.
— Как бы он вас и впрямь не задушил, голубушка! Глядите-ка, Яго наш до сих пор не отдышится, как он его тряхнул за шиворот… Силища-то какая!.. Не страшно вам?
Она глядит на него, ничего не понимая… Вон он опять идет из уборной на вызовы. Голова опущена, руки судорожно сжаты… Он рассеянно кивает головой этим людям, которые его чествуют. Он еще вне жизни. Стихийный трепет не замер в душе… Что ему в эту минуту, понят ли он толпой, когда сам он пережил миг экстаза и последнего достижения?
