Зови меня Яга - Ольга Шильцова
Община свободных земледельцев, не имеющих повинности, была зажиточной, но содержать белоручку было бы странно. Меня выдали замуж. Ждан неспроста остался бобылем. Дело не во внешности, на красоту тут не в первую очередь обращали внимание. И не в мастерстве – мой муж был искусным плотником. Стало быть, единственной причиной был его физический изъян.
Ждан был немым. Не от рождения. Как мне охотно поведали местные кумушки, отправился по молодости за воинской славой, отроком в дружину. И сгинул на много лет. Когда вернулся в родное село, то рассказать – где, как и за что лишился языка уже не мог.
Любила ли я его? Сложно сказать. Он меня, видно, да. Со временем и я почувствовала к нему нежность, да и немудрено – он чуть на руках меня не носил, не обращая внимания на злые языки деревенских баб, называвших меня никчемной. А спустя три года, несмотря на все мои ухищрения, я понесла.
Ничего на свете я так не боялась, как рожать. Мне виделась мучительная смерть – и моя, и ребенка. Муж то смеялся над бабскими страхами, то сердился, не понимая, почему я не радуюсь продолжению рода. Утешить меня словами он не мог и, в конце концов, притащил в дом пожилую знахарку с тем, чтобы она привела меня в чувство. Сам факт, что в этом мире люди доживают до преклонных лет, действительно утешал.
Вопреки всему роды прошли благополучно. А вся моя жизнь и устремления стали подчиняться маленькому нежному комочку, требовательно оравшему по любому поводу. Я сама кормила дочь, не допуская до неё никого, кроме мужа, и с удивлением обнаружила, что мне нравится петь песни и нянчиться с малышкой. Внутреннее пространство избы стало ощущаться как собственный, особенный, отдельный мир.
Год моя дочь прожила без имени, затем стала зваться Надеждой – я выбрала, а муж не спорил. Она умерла, немного не дожив до четырех лет – от оспы. Вскоре погиб и мой муж – грудь придавило упавшим бревном.
Я залпом допила вино, прожевала пропитавшиеся хмелем орешки и закончила рассказ:
– А потом в деревню пришёл мор. Погибли почти все. А я… Даже не заболела. Выжившие покинули эти места. Я осталась. Конец.
Думала, услышу какой-то местный аналог «мне очень жаль», хотя моя история не была чем-то из ряда вон выходящим. Вместо этого послышался всхрап, и царевич перевернулся на другой бок. Я с облегчением вздохнула. Не умеет пить Ванька – и слава богу. Надо будет утром рассола огуречного ему предложить.
Глава 5
Спозаранку Иван-царевич до смерти напугал Уголька – бедный пёс только-только решился вылезти из своего убежища, как снова столкнулся с незнакомым великаном. Тонкий визгливый лай разбудил и меня, и Василису. Девчонка тут же вскочила, пряча глаза. Плачет опять.
– Собака у тебя порченая, зачем держишь? – хмуро спросил Иван, вернувшись со двора. – Ни радости, ни пользы.
«А зачем всё вообще», – тоскливо подумалось мне. Уголёк был не зачем-то, он просто был. Что мне, убивать его, что ли? Хозяева оставили этого пёсика на привязи, покидая деревню. Он боялся мужчин, видно, били его крепко.
– Заколдованный человек это, – усмехнулась я злобно. – Случайно так вышло, теперь вот кормлю – совестно перед живой-то душой.
– Брешешь? – то ли спросил, то ли утвердительно сказал Иван и помотал головой, словно стряхивая наваждение.
– Петушков мне зарубишь? – попросила я, не особенно рассчитывая на согласие, но царевич только брови удивленно поднял и кивнул. Остро наточенным топором справилась бы и Василиса, ей не привыкать. Но я запретила. «Есть женские обязанности, а есть мужские», – попробовала объяснить, но она только плечами пожала.
Петушков оставлять было нельзя – передерутся. Только хорошо, что не пришлось рубить их самой. Я не могла заставить себя переступить невидимую грань. Рука не поднималась утопить ни котенка, ни щенка. За всю свою жизнь я разве что хлопала мух с комарами.
Сегодня скучать не придется: ощипать и потрошить тушки предстояло мне самой. С Василисой было бы сподручнее, но им в дорогу отправляться, и так времени много потеряли. Пора мне отвыкать от помощницы, разбаловалась я сверх всякой меры.
– А гусей? – поинтересовался царевич, аккуратно обтирая от крови лезвие топора. Я инстинктивно раскинула руки, загораживая птичий двор, и попятилась:
– Гусей не тронь!
– Ты чего? – удивился Иван, но топор положил.
– Умные слишком, – нахмурилась я. – А мяса столько мне одной ни к чему.
Я отвернулась и хотела уйти, но внезапно крепкая мужская рука схватила меня чуть повыше локтя. Если бы не тулуп, точно остался бы синяк.
– Их волки сожрут, понимаешь? С тобой вместе! – с жаром заговорил Иван-царевич. – Едем с нами, ну?
Я медленно перевела взгляд с его руки на лицо, и царевич слегка отшатнулся. Хватка на моем плече ослабла.
– Пора не пора – иди вон со двора, – посоветовала я чужим, холодным голосом. Скинула его руку и ушла в избу, не оглядываясь. С людьми надо так же, как со зверями – страх свой не показывать.
Насчёт же волков – ещё посмотрим. Меня больше волновали хищники помельче – наглые и бесстрашные, вроде ласки, горностая, хорька и даже лисы. С ними должны справиться коты и Уголёк. А волки… В детстве я не понимала, почему во время охоты звери просто не перепрыгивают через глупые флажки. Тогда дед рассказал, что волки боятся всего нового. Если год будет удачный, и звери не обезумеют от голода, я смогу их отпугнуть.
Сердце ныло. Одиночество перестает угнетать со временем, но каждая встреча с людьми отбрасывает отшельника обратно к тяжелому первому дню. Сейчас Иван чистит и гладит серого в яблоках деревенского доброго коня. Я его так и звала – Серый. А конь фыркает и тычется мягкими губами в человека, проверяя, не припасена ли для него вкусная горбушка.
Василисино приданое уложили в переметные сумы. И, хотя она не вспоминала больше про огонь, за которым её послала мачеха, я не забыла. Что-то толкнуло меня наружу – проводить, посмотреть на людей в последний раз. Хорошо, что сдержалась, не выбежала бегом – иначе точно столкнулась бы с Иваном в дверях. Мы смотрели друг на друга в полумраке сеней, и каждый, должно быть, думал о своём.
– Я могу приходить иногда? – вдруг спросил Иван-царевич.
– А тебе разве нужно моё дозволение? – вздохнула я в ответ. Этому попробуй запрети, вроде нормальный, а всё одно – видно, что рос в царском тереме.
– Вот пытаешься с тобой по-человечески! – вспылил Иван, но тут же овладел собой. – Не с пустыми руками приду, понял уже. Что тебе нужно?
Чуть не засмеялась: «Тоже мне, гейшу нашёл», но вовремя спохватилась, что слов таких мой собеседник не знает.
– Чёрный перец? – с надеждой спросила я, но Иван непонимающе нахмурился. – Сапоги мне привези. Мерку надо?
Это был дорогой, но понятный подарок. Василиса ждала поодаль, понурившись, гладила снаряженного коня. Она вернуться не сможет. Я уже вручила ей глиняный горшочек со мхом и тлеющими углями, дала последние наставления. Хотела было подойти обнять, но при царевиче не хотелось проявлять слабость. Да и то сказать, жальче было с конём расставаться, чем с этой пигалицей.
– Пряники ещё! – крикнула я, пока они не успели уйти далеко. Нет, это тоже непонятно. – Козули! Хлеб медовый!
Иван махнул рукой в знак того, что понял и услышал, и ветер донёс до меня его раскатистый смех. Да провались ты, может и не приедет больше. А может, меня раньше съедят. «Полакомиться захотелось, ишь ты!», – мысленно прикрикнула я сама на себя, но смутная тоска внутри не унималась. Мысли вертелись вокруг сладкого, рот невольно наполнился слюной. Восточные пряности были не знакомы местному люду, но даже простое сочетание ржаной муки, мёда и ягодного сока получалось умопомрачительным. Умельцы точно добавляли в тесто травы или коренья, но какие – я не знала.
От горячей соленой воды и грубой работы руки покраснели и потрескались. Но ощипать несчастных курей я успела, благо их было немного. Наваристый бульон с сушеным укропом здорово поднял настроение, пока
