Воскресший. Повесть - Алексей Николаевич Загуляев
* * *
По статистике конца девятнадцатого века, первым классом по железным дорогам России было перевезено в вагонах первого класса меньше миллиона пассажиров, в то время как вторым классом проехало свыше пяти миллионов, а третьим аж целых сорок два миллиона. После печальных событий начала двадцатого века число желающих проехаться первым классом, а уж тем более в диковинном «Сибирском экспрессе», сократилось и того больше, так что пришлось самые элитные вагоны красить половинами в два разных цвета – в синей половине вагона располагались места первого класса, в жёлтой – второго. Этот смешанный тип хотя бы на восемьдесят процентов заполнялся людьми, потому как гонять полупустые вагоны от Москвы до Иркутска – роскошь в такое время непозволительная.
От Петрограда до Москвы Антон благополучно добрался и в третьем классе. Заодно послушал, о чём гудит народ. Народ гудел о войне, о голоде, о крестьянских бунтах, то тут, то там вспыхивающих по окрестностям центральной России. Слушая этот гул и вдыхая перемешанный с потом, мазутом и кожей аромат махорки, Антон впал в полусонное оцепенение. Так с ним иногда случалось и раньше – вот будто бы спишь, а при этом всё очень внимательно слушаешь и различаешь каждое слово и каждое движение окружающих тебя людей. Мозг работает особенно эффективно, одной половиной вслушиваясь во что-то и всё понимая, а другой – думая или фантазируя о своём. Так вот и сейчас вышло. Какая-то женщина рассказывала о сморчках, которых нынче в её краях уродилась уйма; потом от сморчков перекинулись к трюфелям, а от трюфелей – к ненасытным буржуям, для которых вообще особенные, пуленепробиваемые вагоны делали, и всё вокруг в золоте да в каменьях. И вот уже перед глазами Антона лежал на приборной доске философский камень – ярко-красный, светящийся изнутри и громко шипящий, словно сам Уроборос в него вселился. А рядом с Антоном как бы сидит сэр Артур и преспокойным таким тоном рассказывает ему о гипотезе, услышанной от другого Артура, астрофизика Эддингтона, в которой он делал предположение, что звёзды свою бесконечную энергию черпают из превращения водорода в гелий. Стало быть, если водород превращается в гелий, то почему не допустить того, что свинец может превратиться в золото?! Конечно, для этого потребовалось бы огромное давление и температура в десятки миллионов градусов. Но что если высокие температуры и давление не есть непременное условие такого синтеза, а всего лишь сопутствующий ему фон?! Что если и при нормальном давлении и нормальных относительно температурах такое преображение возможно, хотя бы не в мёртвой материи, а в живой? Ведь сакральный, эзотерический смысл философского камня заключался не в банальном превращении всего вокруг в золотые слитки, а в преображении животного человеческого начала в начало божественное. Может быть, для этого вовсе и не нужны петухи, рождающие василисков, а только лишь сила духа и чистота помыслов?! Совсем недавно к нему в руки попалась книга индийского философа и йога Шри Ауробиндо. Там эти идеи и практики были описаны именно так. Философский камень – внутри нас, а, может быть, мы сами и есть этот лев, глотающий солнце. Мысли, проносившиеся одна за другой, деформировали время настолько, что Антону показалось, будто до Москвы паровоз долетел за считанные минуты.
Он чувствовал себя словно воскресшим после этого наполненного смыслами оцепенения. Так и раньше случалось – посидишь так минут десять, а как будто поспал целых восемь часов. Подобное он практиковал ещё студентом, выгадывая таким образом время на изучение сложных предметов.
Его разноцветный вагон уже подали к другому перрону, так что, оформив билет до Ачинска, он занял своё место и порадовался тому, что из пассажиров в купе он оказался пока один. Вот так бы хоть до Урала…
4
Но до Урала проехаться в одиночестве не получилось. Открыв глаза на следующее утро, Антон обнаружил за столиком напротив себя соседа. Это был коренастого телосложения мужчина с окладистой бородой, в очках и с книгой в руке. Заметив, что Антон проснулся, мужчина улыбнулся и неожиданно мягким для своего телосложения голосом произнёс:
– Чайку̀? Стояли тут минут десять, успел кипяточку налить на вокзале да у проводника заварочки прикупил. Крепко спали. Утомила уже дорога? От самой Москвы едете?
– Утро доброе… надеюсь, – протирая глаза, ответил Антон. – Да, от самой Москвы. До пол ночи ворочался, а потом всё же уснул. Спасибо за чай. Сейчас непременно выпью.
Антон умылся, привёл в порядок помятую слегка причёску и, вернувшись за столик, принялся греть руки о горячий стакан с чаем. В вагоне было довольно прохладно. Такая же изморось, как в Петрограде, сопровождала Антона и в Москве и далее, по всему маршруту. За окном изредка проплывали серые от сырости и приземистые от бесконечных невзгод деревеньки, заброшенные поля, поросшие сорняком; ещё реже можно было увидеть худую лошадь, влачащую по грязи полупустую телегу, а в телеге то ли уснувшего, то ли уж и вовсе отдавшего Богу душу мужика. Всё, чего касался взгляд, наводило тоску, и от этого становилось ещё зябче.
– Не возражаете, если я закурю? – спросил Антон. Ещё вчера в вагоне-ресторане он не удержался и купил пачку фирменных сигарет – «Sobranie». Ночью он курить не решился, чтобы не беспокоить соседей, которые могли оказаться в смежном купе. А сейчас нестерпимо захотелось попробовать хороший табак на вкус.
– Отчего же не покурить? Покурите. Сам-то я некурящий, но к дыму привычный. Меня Семён Алексеевич зовут. Артемьев.
– Ох, – воскликнул Антон. – И правда. Что ж это я. И не представился, будто уж и век с вами знакомы. Антон Сергеевич Франк. Очень приятно.
– По делам за Урал или путешествуете?
– Можно сказать, и то, и другое. Человека одного нужно найти в Маклакове. Это севернее от Ачинска вёрст четыреста будет. Да посмотреть, что теперь нового в Сибири творится.
Сосед слегка усмехнулся:
– Как Щетинкин со своими вошёл в Ачинск, то будто бы слегка всё и поуспокоилось. Унгерн Монголию подался от китайцев освобождать. А вообще лучше бы было вам до Красноярска ехать, а там уж по Енисейскому тракту до Маклаковки. От Ачинска по короткой дороге только через леса. Хоть и попадаются там деревни, но места всё равно ещё неспокойные. Советская власть лютует, а крестьяне, само собой, тоже без ответа не остаются.
– А вы из тамошних мест, значит, будете?
– Нет, что вы. Я из казанских, – Семён Алексеевич приподнял книжку, которую продолжал читать, чтобы показать обложку. Это был «Новый Завет».
– Приход наш распустили, а служителей кого куда определили. Мне больше других повезло – всего лишь «минус шесть» и «добровольная» ссылка в Иркутск. А Маклаковку знаю лишь потому, что недалеко там, в Енисейске, мужской монастырь есть. А в нём брат мой родной.
– А «минус шесть» это?..
– Ах, – мужчина опять коротко рассмеялся. – Это теперь порядок такой новый для ссыльных. Означает, что мне нельзя жить отныне в шести городах из списка, в коем значится и Казань.
– Вот как…
Антон наконец закурил. На вкус
