Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
– Ребят, спичек не будет?
Тот, который с распущенными волосами, вытащил из кармана коробок и начал зажигать спички, прикрывая пламя от ветра. Получилось это не сразу, и слава богу, потому что пока он пытался зажечь спичку, я мысленно умоляла: «Пожалуйста, пусть он о чем-нибудь спросит». Потому что я никак не могла придумать тему, которую с ними можно было обсудить.
И он услышал мои молитвы:
– Сестренка, ты как считаешь, где красивее, в Москве или в Питере?
Я остолбенела:
– Я в Питере не была никогда.
– Это как?
– Ну так. Родители не возили…
– Ни фига себе. Это надо было умудриться за столько лет жизни… Тебе сколько лет?
– Четырнадцать.
Черт, черт, черт! Надо было хотя бы год накинуть!
– И что, за четырнадцать лет родители ни разу не возили тебя в Питер? Да ладно!
Тот, который с распущенными волосами, сжалился:
– Смотри, это же чудо какое-то!
Тот, который в шинели, посмотрел на меня очень внимательно:
– Надо тебе съездить обязательно. Я послезавтра туда поеду.
– Просто так?
– Не, у меня отец там живет, так что считай, что вписка есть. Хочешь со мной?
– Не знаю, меня родители с незнакомыми людьми не отпустят.
– А ты до сих пор спрашиваешь?
Я кивнула.
– А скажи, у тебя шинель какого рода войск? Мне страшно интересно…
Он долго смеялся, потом положил мне руку на плечо:
– Мать, это не шинель, а бушлат фельдшера скорой помощи. – И нажал указательным пальцем мне на кончик носа.
– Я Бранд, это Ангел, а ты кто?
– Я Саша.
– А человеческое имя у тебя есть?
– Не-а.
– Так ты чего, не из системы, что ли?
– Из системы, из системы. Только я новенькая.
Ангел и Бранд переглянулись.
– Отлично! Давай тебе имя придумывать! – сказал Ангел. – Пойдем старым дедовским способом.
Он взял меня за руку, три раза провел вокруг памятника Гоголю, потом остановил первого встречного волосатого и торжественно сказал:
– Отец, остановись! И, не сходя с этого места, рекни первое слово, которое подумал при виде этой девушки!
О мои уши можно было прикуривать, так они у меня горели. Я чуть было не сбежала, но Ангел крепко держал меня за руку. Волосатый посмотрел на меня, а потом громко сказал: «Дева!»
– Благодарю тебя, иди с миром!
И Ангел повел меня к скамейке, на которой умирал со смеху Бранд.
– Крестил, значит? – спросил он.
Ангел кивнул.
– Теперь он твой крестный.
Я совершенно не могла понять, к чему это меня обязывает и в каких мы теперь отношениях, поэтому начала спрашивать в лоб:
– А вы часто тут бываете?
– Ангел отсюда, по-моему, и не уходит, а я – по мере возможности.
– А что вы тут делаете?
– Как что? Разговариваем.
– О чем?
– О чем – о чем, о жизни, об искусстве…
– А конкретнее?
– Разное. Я, например, терпеть не могу Москву, а Ангел обожает… У нас непримиримые противоречия.
– А ты чем занимаешься? – спросила я Ангела.
– Я художник.
– А в школе ты учился?
– В училище, пока меня не выгнали. Короче, я разочаровался в официальной системе образования. А для корочки хожу в ШеРаМе.
– Куда?
– В школу рабочей молодежи. Контора есть такая, на Курской. Там таких, как я, полно.
– Ну ты даешь! А это что?
– Это, мать, называется фенечка. – Ангел снял со своей руки браслет из бисера и повязал на мою. – Носи, крестница. Первая фенька в твоей жизни.
Бранд потянулся и сказал:
– Что-то кофейку захотелось.
– На Петровку или в Пентагон?
– В Пентагоне сейчас от пятидесятисемитов не продохнуть. Пойдем на Петровку, заодно и прогуляемся. Ты с нами?
Мы пошли по бульварам. Только сейчас я увидела, сколько в Москве уродливых зданий. Проходя мимо каждого из них – ТАСС, МХАТа, «Известий» – Бранд тыкал пальцем и с раздражением спрашивал: «Что это? А это?» На что Ангел каждый раз вздыхал и отвечал: «Совок».
Когда мы проходили мимо Дома актера, там стояла толпа. Люди читали газеты, прикрепленные к специальным стойкам, и бурно обсуждали. Мы прошли по Страстному бульвару и на перекрестке с Петровкой зашли в кафе, в котором людей с длинными волосами было видимо-невидимо. Бранд и Ангел со всеми здоровались, иногда представляли меня и мне кого-нибудь.
– Это Дева. А это Собака, Хоббит, Валенок, Ли, Шнурок, Афганец…
Я не смогла запомнить все имена. Бранд исчез в толпе, потом вернулся с чашкой кофе.
– Держи. Сегодня угощаю, но потом платить будешь сама.
Мне было так хорошо рядом с ними! Кофе был крепкий, не то что родительский, который они для меня разбавляли до воды. Я таяла от запаха кофе, дыма сигарет и счастья. Я их нашла! Я здесь!
– А можно я приду сюда завтра?
Бранд опять коснулся кончика моего носа:
– Запомни первое правило. Никогда ни у кого не спрашивай разрешения. Второе правило: если пачка сигарет лежит на столе – она для всех.
– А третье?
– Это я тебе, дорогая, потом как-нибудь расскажу.
А про то, что было дома, я даже думать не хочу.
Глава вторая
1
Когда я зашла в студию, там были уже почти все. Леночка, как обычно, сидела в углу и зыркала на Колю, который как обычно о чем-то говорил с Ниной. Через несколько минут после того, как я вошла, дверь приоткрылась, и в эту щелочку влез Вова. Обратно в щель он сказал: «Мама, мама иди уже. Я приду. Пожалуйста, иди». Говорил он тихо и ласково. Нина и Коля переглянулись.
– Как ты живешь с этим?
– Как-то.
– Я не представляю как это, когда тебя пасут двадцать четыре часа в сутки.
– Она меня до сих пор из школы встречает. А я в девятом.
– Фигассе. А чего ты ее не пошлешь?
– Жалко ее.
– Парень, а у тебя не стокгольмский синдром, часом?
Володя грустно посмотрел на Колю.
– Я хорошо знаю, что такое стокгольмский синдром, не щупай мою эрудицию. Просто ты мою бабушку не видел.
Он сказал это так просто и так печально, что мне стало страшно.
– Подожди. То есть ты это все… Ты вот так… Изображаешь, что ли?
– Подыгрываю. Ну а что делать? Сказать ей «явка провалена»? Бросить ее? Она же по-другому жить не может. Вот так не объяснишь…
Тут в комнату влетел Володарский.
– Дорогие мои студийцы! – начал он с порога. – Последнее время мы были заняты только обсуждением стихов друг друга…
Врал. В основном мы слушали его стихи и иногда выдавливали из себя комплименты.
– Я закончил пьесу! Это будет постановка о поэзии, о словах, о людях, которые говорили слова и этим изменили мир!
– Наверное, про революционеров, – сквозь зубы сказал Коля.
– Ходовая
