Негатив. Портрет художника в траурной рамке - Лев Михайлович Тимофеев
Карина приезжала один раз в неделю, по вторникам. В этот день Закутаров освобождался на два часа раньше и обычно ждал ее в институтской библиотеке, но, томясь, читать не мог и просматривал газеты и журналы или вовсе уходил на набережную и смотрел, как в порту швартуются или, наоборот, уходят в море оледеневшие под зимним ветром грузовые пароходы… Он встречал ее при выходе из института, и они ехали в автобусе, и в автобусной тесноте были прижаты друг к другу, и молча смотрели друг другу в лицо, и он видел, как она беззвучно, одними губами, но ясно и четко артикулирует: «Я тебя хочу». Приехав на место, они, держась за руки, медленно, как бы прогуливаясь и глядя на открывавшуюся отсюда сверху панораму зимнего, иногда засыпанного снегом города и на залив, свинцово-серый под стекавшим с гор северо-западным ветром, шли к дому. Карина терпеть не могла торопиться. Войдя в мазанку, он первым делом подкидывал угля в печку, и только когда в домишке становилось жарко, она снимала плащ и, вплотную подойдя к нему и погладив его по щеке, говорила всегда одно и то же: «Только, пожалуйста, мы никуда не торопимся…» Компаньон Закутарова по вторникам сидел в библиотеке до закрытия.
Фотографировать ее он начал не сразу. В первый раз она хоть и поехала к нему позировать для портрета, но до съемок дело не дошло. А после уж и вовсе камера с новым объективом и даже заряженная пленкой легла в чемодан до весны.
Карина была его первой совершенно открывшейся ему навстречу и по-настоящему, обстоятельно, неторопливо познанной женщиной (подростковые впечатления от нечастых и стыдливых эпизодов со взрослой соседкой в родном городишке да уже здесь, в Черноморске, несколько неуклюжих безобразий после студенческих выпивок — с замужней сокурсницей, с официанткой из кафе, вообще со случайной подругой — не в счет; трахаться же с проститутками, приходившими на съемку к Кукуре, ему и вообще не приходило в голову: он смотрел на них как на студийный инвентарь). И новый, с каждым свиданием все более и более захватывавший его опыт женской близости совершенно заслонил и память о несчастном Кукуре, и вдруг возникшее таинственное влечение к объективу «Индустар-61-Л/З», и тогда же забрезживший, но вот безрезультатно замкнувшийся на Карине практический интерес к искусству фотографии.
Только в апреле он сделал ее первые снимки. Солнце заставило. В какой-то вечер низкое, но все еще сильное весеннее солнце, пробившись как сквозь светофильтр через пыльное окно, мягко осветило ее лицо, прозрачные светло-голубые глаза, светлый пушок на верхней губе, и он бросился под кровать к чемодану за камерой (этот первый снимок удался, и он заботливо сохранял негатив, и в последующем много раз, печатая, прорабатывал портрет, и уже теперь, через тридцать лет, собирался снова вернуться к нему и сделать новый отпечаток для ближайшей своей выставки)… С самого начала мая установилась небывало жаркая погода, и они стали выходить в горы и дальше, через малый перевал к морю, к небольшому пустынному заливчику. Здесь она скидывала свою блузку и юбчонку (ни лифчик, ни трусики она не носила), и он работал с ней как с моделью и сделал целую серию снимков, которые самой Карине очень нравились, и она назвала серию по-французски «Nue en lumiere du soleil» («Обнаженная в солнечном свете»).
Теперь он, конечно, и не вспоминал уже, как мысленно раздевал зависшую в воздухе волейболистку. Ее восхитительная нагота была въявь доступна ему и знакома до мельчайших подробностей и даже уже не обязательно возбуждала. Он смотрел на ее тело как на материал, из которого им создавалась новая гармония — гармония снимка. Такова была особенность его зрения (мышления? воображения?): на любой предмет (теперь вот на совершенное тело любимой женщины) он наводил воображаемую рамку и четко представлял себе, как это получится на снимке — и по композиции, и по свету, — у иных профессионалов такой взгляд вырабатывается только с годами работы, ему же это было дано изначально… Романтические подписи к снимкам, придуманные Кариной («Обнаженная в солнечном свете» и другие), никуда не годились: он снимал женский торс, или руку на обнаженной груди, или плечи и поворот головы, ну, и тому подобное — только пластическую форму. Словесные обозначения здесь вообще не нужны и даже вредны. «Без названия № 1», «№ 2», «№ 3» — и так далее…
Он так увлекся работой фотографа, что чуть не давал ил весеннюю сессию.
3
В конце мая Карина сама отрезвила его — приехала и сказала, что влюблена в другого человека. Был вторник, но он не поехал в университет и ждал ее дома. Плотно занавесил окна, включил красный фонарь и, установив на столе большой чехословацкий увеличитель, купленный недавно Кариной как подарок к знаменательной дате («полгода с нашего первого вторника»), печатал тот самый ее «пыльный» портрет, добиваясь, сколько позволяла оптика и бумага, чтобы четко виден был приводивший его в умиление светлый пушок над верхней губой. Она постучала в окно своим стуком — два раза с расстановкой и три раза быстро, — и он, не вставая, протянул руку, зажег свет и откинул крючок на двери, и она, отстранив тяжелый черный полог, закрывавший дверные щели, вошла и, против обыкновения торопясь и волнуясь, сразу начала говорить о своей новой любви, а он так и сидел за столом вполоборота к ней и вдруг увидел, что забыл перекинуть отпечаток из проявителя в закрепитель и теперь снимок чернеет, чернеет, и почернел совершенно. «И кто же? Я его знаю?» — спокойно спросил он, вынимая пинцетом и выбрасывая испорченный отпечаток в ведро с водой. Спросил только потому, что вроде неприлично было промолчать. «Но это никакой не он. Это она — молодая женщина», — легко и весело сказала Карина, и Закутаров в изумлении резко повернулся. «В жизни случаются удивительные вещи». — И она, нагнувшись, поцеловала его в лоб и сказала, что должна бежать: она и приехала только затем, чтобы сообщить ему, что вторники закончились. И действительно ушла…
Никуда она не ушла от него. По крайней мере надолго не ушла. Да и вообще никогда уже не ушла. И теперь, тридцать лет спустя, была рядом. Нет, они никогда не жили вместе. Он был трижды женат, и у него было пятеро детей, и она раза три была замужем, и ее взрослый сын доучивался где-то за границей, и теперь ее мужем
