Я мог бы остаться здесь навсегда - Ханна Гальперин
Сэм единственный из нас до поступления в универ успел построить полноценную карьеру. Чтобы приехать на учебу, ему пришлось уйти из бухгалтерской фирмы. Бухгалтерской, надо же! Он больше всех был похож на местного – ширококостный, белокожий, светловолосый. И в отличие от других парней Сэм вел себя вежливо и по-джентльменски. Особенно с Вивиан. Заметив, что ей не хватило места, уступил свой стул, смущенно покосился на нее, когда Роан отпустил грубую шутку. По ряду причин я сочла его поведение оскорбительным.
Уилсон предложил каждому назвать своего любимого писателя. Бо́льшую часть перечисленных моими однокурсниками авторов я не читала, но все равно энергично кивала, сама же сказала, что обожаю Элис Манро, хотя прочла у нее всего два рассказа.
– Она классная, – кивнула Вивиан. – Люблю у нее «Жизнь девочек и женщин».
Вивиан уже успела опубликовать несколько рассказов в небольших литературных журналах, а сейчас работала над романом.
– Там пока конь не валялся, – отмахивалась она в ответ на расспросы.
Другие ребята, как оказалось, либо тоже вовсю писали романы, либо вот-вот собирались начать.
Не знаю даже, что было хуже: наблюдать, как парни глазеют на Вивиан, или глазеть на нее самой. Она обладала всем, чего не хватало мне. Осушив стакан, я обернулась к Дэвиду Эйзенштату и спросила, откуда он родом. Каштановое гнездо на голове, очки, рубашка с длинным рукавом, несмотря на августовскую жару. Плюс привычка теребить пальцами растущие на лице волоски. Любимые писатели – Филип Рот, Владимир Набоков и Дэвид Фостер Уоллес.
– Коннектикут. А ты? – спросил Дэвид.
– Я из Массачусетса. Впервые на Среднем Западе.
Дэвид вежливо кивнул и снова обернулся к Вивиан, которая как раз рассказывала, как ходила на творческий семинар к Зэди Смит. Ясное дело, слушать ее было интереснее, чем обсуждать со мной, кто откуда родом. Я старалась внимать Вивиан так же увлеченно, как другие, но постоянно отвлекалась.
В то время я еще активно общалась с Робби. Не знаю, можно ли было назвать его моим парнем, но лет с семнадцати я регулярно ночевала у него по выходным, а иногда и в будни. Робби несколько раз признавался мне в любви, и я всегда отвечала, что тоже его люблю – по большей части потому, что не хотела терять возможность оставаться у него на ночь. Мне нравилось заниматься с ним сексом, вместе есть хлопья, смотреть телевизор, пока не вырубимся. Но я хотела большего.
Мы с Робби дружили с детского сада, я нравилась ему всегда, даже в уродливый подростковый период – время очков, брекетов и прыщей. Очки я ношу по-прежнему, и прыщи у меня тоже периодически появляются, но в целом можно сказать, что юношескую неприглядность я переросла.
Робби был милым крупным парнем, этаким дровосеком. Ростом с меня, или, может, чуть пониже, смотря как встать. А еще он, единственный во всем мире, не считая родственников, меня любил. И все же книжек он не читал, а значит, интересы у нас абсолютно не совпадали. Конечно, я не мечтала встретить полную свою копию, но, случалось, я рассказывала Робби о каких-нибудь своих наблюдениях, а он просто кивал или разводил руками, не задавая вопросов и не пытаясь поддержать тему. Нет, мы разговаривали. Постоянно разговаривали. Но я все ждала, когда же он скажет что-то такое, что меня поразит. Или заглянет в глаза и спросит: «Почему?» – искренне желая услышать ответ.
Вечером первого дня в Мэдисон я вернулась в свою новую, практически пустую квартиру в Норрис-корт и позвонила Робби.
– Как все прошло?
Он втянул ртом воздух, и я представила, как он сидит на краю кровати и курит косяк. Одет, должно быть, в пижамные штаны, курчавые волосы спутаны, глаза полузакрыты.
– Я чувствовала себя идиоткой.
– Ты не идиотка, – возразил он.
А мне хотелось, чтобы он спросил, почему так вышло.
– Они все пишут романы. И обсуждают писателей, которых мне бы стоило прочитать давным-давно.
– Не переживай. Ты самая умная из всех, кого я знаю, – заверил Робби.
Я разревелась. Вдруг я отчетливо поняла, что хоть и люблю его, вынуждена буду с ним порвать.
– Робби.
– Лея, – по голосу слышно было, что он улыбается.
– Почему я вообще тебе нравлюсь?
– Ты что, плачешь?
– Ну, так…
– Ты мне нравишься из-за своих лейских штучек. – Я знала, что перечислять их он не станет – не тот человек. – Все в порядке?
– Мне так одиноко тут, в Висконсине.
– Оглянуться не успеешь, как у тебя уже будет уйма друзей.
– А тебе не одиноко? – спросила я.
– У меня все нормально. Но я скучаю по тебе. Очень!
Потом он стал рассказывать про какую-то телепередачу, а я полезла изучать Фейсбук Вивиан Спэр.
На первый семинар тексты для обсуждения представили Вивиан и Дэвид. Вивиан – первые тридцать страниц своего будущего романа, а Дэвид – рассказ. Отрывок из книги Вивиан я прочла первым. Оказалось, это история про немолодую женщину с Манхэттена, которая заводит роман со своим стоматологом. Читалась вещь легко, и в конце мне стало интересно, что будет дальше. Вивиан отлично видела людей. Умела ухватить самую суть. Мне даже любопытно стало, что она думает обо мне.
С рассказом Дэвида дело обстояло сложнее. Каждое предложение само по себе было классное, пейзажи тоже отличные. Но я абсолютно не поняла, о чем в этой истории речь. Возможно, о мужчине, который отправляется в путешествие, надеясь в процессе примириться со своей нетрадиционной ориентацией. Но может, и нет. Еще в рассказе была постельная сцена, в которой ни разу не упоминалась хоть какая-нибудь часть тела. Я прочла текст трижды и с каждым разом понимала все меньше.
– Эта история разбила мне сердце, – сказал Роан, когда началось обсуждение.
– А по-моему, концовка весьма жизнеутверждающая, – возразил Уилсон. – Я про эпизод, где герой идет в закусочную, а потом просто сидит несколько часов в своей машине на парковке.
– Мне понравилось, как жестко и лаконично выписаны сцены с агрессивным отцом по контрасту с более протяженными неспешными описаниями сельских пейзажей, – подхватил Сэм. – А эпизод, где герой занимается сексом с той женщиной из бара? Это же великолепно! Мы ее видим и в то же время не видим. Потому что для него она не существует.
Дэвид кивал и лихорадочно строчил что-то в блокноте. По правилам семинара он не должен был участвовать в обсуждении. Мы говорили о тексте так, словно автора
