Укрощение тигра в Париже - Эдуард Вениаминович Лимонов
Тогда он еще не знал, что она может быть очень раздражительной. Теперь, вспоминая эти взгляды (время от времени Наташа обливала ими писателя как холодным душем), писатель ясно понимает, до какой степени ей тогда не хотелось сидеть за рулем подержанного «мерседеса». «И зачем я пустилась в эту авантюру? — может быть, думала она. — Теперь я должна работать шофером, возить его по Калифорнии».
Сама этого не сознавая, Наташка была избалована мужчинами и, хотя прекрасно водила автомобиль, предпочитала разваливаться на кресле рядом с шофером, доверив самцу перевозку своего драгоценного тела по сети лос-анджелесских дорог, обвивающих тело города таким же причудливым образом, как когда-то портупеи обвивали корпус папы писателя — офицера Советской армии. Плюс Наташка боялась полиции. Несколько месяцев назад ее арестовали за вождение «мерседеса» в пьяном виде и отобрали права. (Приговоренная к принудительному посещению занятий организации «Алкоголик анонимус», она встретила в кулуарах этой организации множество представителей голливудской киноиндустрии. Пьяные актеры и актрисы плотно населяли хайвеи этого района города.)
Они доехали наконец. Писатель прочел лекцию о самом себе, и университет заснял его лекцию на видеокассету. Впоследствии писателю пришлось увидеть себя, синелицего, бодро разевающего рот за двести долларов. После лекции, по традиции университетов всего мира, состоялась парти в доме пригласившей писателя профессорши — главы департмента. Профессорша, гордящаяся дружбой с полдюжиной знаменитых русских писателей (равно эмигрировавших и советских), гордилась и своей прогрессивностью. Поскольку наш писатель был новой восходящей звездой литературы, мнения академической общественности департментов славянских литератур Соединенных Штатов по его поводу разделились. Непрогрессивное, как всегда, большинство считало писателя порнографом, а прогрессивное меньшинство (и эта профессорша среди немногих!) считало его обновителем языка, новатором, как бы юным «клинингмен», пришедшим в запущенную комнату русской литературы, чтобы сорвать паутину в углах, открыть окна и впустить свет и несвежий уличный воздух.
Дом профессорши, двухэтажный, обросший пальмами и научно-фантастическими кустами алоэ, прохладный, сиял внутри полированным деревом лестниц и стен. Обширный, он мог бы быть выбран символом американской мечты: «Вот чего вы добьетесь, если будете хорошо работать и сидеть тихо». Беседуя с гостями, чокаясь бокалом шерри со множеством некрасивых девушек, дряхлых эмигрантов и карьеристов-аспирантов славянских департментов, вступая в короткие споры и выбираясь из споров, писатель все время с удовлетворением ощупывал карман пиджака, в котором лежал чек на двести долларов.
Около полуночи гости разошлись. Несколько девушек ушли неохотно. Если бы писатель приехал один, лучшая свободная девушка на парти досталась бы ему. Такова университетская традиция, столь же древняя, как традиция потребления шерри на академических парти. Обычно университетское население бывает недовольно и глухо ропщет, если писатель является читать лекцию в сопровождении жены или подруги. Неблагодарный, привезя с собой женщину, он лишает местных их привилегии — возможности попробовать писателя на местной женщине, чтобы потом неторопливо обсуждать мужские достоинства писателя до приезда следующего лектора. Продолжительность интервала между заездами обыкновенно зависит от состояния бюджета департмента и жизненной энергии его главы.
Проводив гостей, по приглашению профессорши они разделись (профессорша первая) и спустились в джакузи. Профессорша принесла бутылку шампанского, бокалы, и они выпили в пару, сидя на горячих волнах. Там, в джакузи, писатель впервые услышал рык зверя. И зверь рычал на него.
Выпив шампанского и еще водки, Наташка вдруг вынырнула из клубов пара и, прервав дружескую похвальную речь профессорши, обращенную к гостю (в речи подчеркивались еще раз достоинства писателя), сказала хрипло:
— Все думают, читая его книги, что он хуй знает какой распрекрасный мужчина. Ха-ха, на деле же это… не так! — Издевательски выделив «ха-ха» и «не так», подлая скрылась в клубах пара и захохотала.
Писатель от неожиданности даже соскользнул с одной склизкой ступени под водой на другую — ниже и хлебнул большую порцию горячей воды. Так вдруг унизить его мужское достоинство перед другой женщиной… Как можно!
Профессорша, по возрасту Наташка годилась ей в дочки, помолчав, сказала серьезно:
— Вы не должны так говорить о человеке, которого, как я понимаю, вы любите, Наташа… — И направила разговор на соседствующую, но уже другую дорогу, заметив: — Посмотрите, какое у Эдуарда красивое тело…
— Вы его все избаловали, — продолжала упрямая дикарка, опять появившись из облаков пара, как русалка из пены морской. — Эдуард Лимонов — супермужчина! Да что Лимонов… Да он удовлетворить меня не может, ваш Лимонов, да он…
Писатель не выдержал и, сохраняя на лице вымученную улыбку, воспользовался тем, что лежал рядом с дикаркой в более затемненной части джакузи (профессорша — визави), с силой пнул дикарку ногой. От удара, хотя и смягченного толщей воды, она, очевидно, чуть отрезвела и не закончила фразу. Бог знает, что еще она собиралась сказать. Благородная профессорша, положив темные груди на воду, благородно защебетала о литературе.
Писатель не смог дольше оставаться в джакузи. Сделав вид, что ему стало плохо, он покинул дам. Надел халат отсутствующего сына профессорши и, отодвинув стеклянную дверь, вышел в усаженный кактусами двор, пересек его, мельком заметив большие кляксы звезд над садом. Вошел в дом, поднявшись на второй этаж, нашел отведенную им комнату и сел на диван.
«Ну, русская наглая девка! — подумал он. — Я тебя удовлетворю завтра же. По прибытии в Лос-Анджелес я с тобой расстанусь! Если ты думаешь, что меня можно безнаказанно унижать, то ты, любовница колбасников, жестоко ошибаешься… Плебейка! Ну какая блядь!»
Нервно сворачивая джойнт, писатель стал думать об их сексе. Свернув джойнт, писатель признался себе, что секс у них получился неинтересный. Супермужчиной он себя, однако, никогда не считал. И таковым себя не называл ни в одной своей книге.
Он выкурил джойнт, потом второй, а она все не шла. Было слышно, как женщины галдят на первом этаже: «Бу-бу-бу. Бу-бу-бу…» Вскоре они включили музыку. Внезапно, очевидно, повинуясь коллективному женскому капризу, свели музыкальное оформление почти на нет и опять заговорили: «Бу-бу-бу…» На третьем джойнте, писатель в это время уже лежал меж простыней на диване и курил лежа, он услышал свое стихотворение о русской революции, скандируемое дикой Наташкой во весь голос: «Белая моя, белая! Красная моя, красная!» Декламация его произведения не польстила ему, против ожидания, но вызвала злобу. Он решил уснуть и выключил свет, но Наташка вдруг опять проскандировала то же стихотворение. Только после третьей репетиции он догадался, что пьяные женщины пытаются записать его произведение в Наташкином исполнении.
Наконец она пришла голая, в полотенце, съехавшем с плеча, и плюхнулась
