Александр Вельтман - Не дом, а игрушечка

— Я продам свой дом, — сказал Порфирий, — мы будем жить в твоем доме.

— Ах нет, ни за что! — вскричала Сашенька. — Мы будем жить в твоем доме; лучше мой продать.

— Ах нет, ни за что! — сказал в свою очередь Порфирий.

Мне твой лучше нравится.

— А мне твой.

И вышел спор из самого чистого доказательства взаимной нежности. Ни Сашенька, ни Порфирий не хотят уступить один другому в том чувстве.

— Тебе хочется все по-своему делать, — проговорила Сашенька, надувшись,

— если ты свой дом продашь, то я продам свой!..

— Посмотрим! — подумал Порфирий, вспыхнув. Его затронул упрек.

Взволнованное сердце Сашеньки скоро улеглось. Она подошла к Порфирию, но он отвернулся от нее.

Новая искра огорчения. Сашенька отошла от Порфирия, села в угол, закрыла лицо руками и задумалась сквозь слезы: он не любит меня!..

— Сашенька, — сказал Порфирий, взглянув на нее. И он бросился к ней.

— Подите прочь от меня! — проговорила Сашенька.

Обиженное чувство снова возмутилось. Порфирий не перенес его, взял шляпу; мысли его были в каком-то тумане. Он пришел домой.

Там, как на беду, его ждал уже покупщик дома. Решившись продать дом, Порфирий поручил это Семену, который и сам то же советовал ему.

— Вот, сударь, извольте получить деньги, — сказал Сем-ен, входя с каким-то мещанином, — я решил дело.

Мещанин отсчитал деньги, положил их на стол перед Порфирием и поднес ему подписать бумагу.

— Да что ж вы, сударь, подписываете, не считая, — сказал Семен.

— Как раз тысяча двести серебром, так-с?

— Так, — отвечал Порфирий, перевертывая ассигнации без внимания.

На другой день поутру тот же покупщик явился в соседний дом к Сашеньке.

— Я, сударыня, — сказал он ей, — купил у вашего соседа дом, да место маленько. Не продадите ли и вы свой? А я бы хорошие дал бы деньги.

— Он продал дом свой! — вскричала Сашенька.

— Что ж, он хорошо сделал, барышня, — сказала няня. — Он и мне говорил, и я советовала ему продать. А нам-то уж продавать не к чему: насиженное гнездо, и вы привыкли, и я. Дал бы бог и умереть в нем…

— Он продал, — повторила Сашенька.

— Продал мне, сударыня. Дрянной домишко; признательно сказать, пообмишулился я, дал четыре тысячи двести, а теперь не знаю, что и делать. Продайте, сударыня! За ваш дом пять тысяч.

— Да, видишь, какой! пять тысяч! Барышня, а барышня, пожалуйте-ка сюда,

— сказала няня торопливо, вызывая Сашеньку в другую комнату, — продавайте, барышня!

— Да, я продам, непременно продам! — проговорила Сашенька с обиженным чувством.

— Продавайте! Дедушка-то заплатил всего две тысячи за него, за новый!.. Пять тысяч дает! Да уж вы не мешайтесь, оставайтесь здесь: шесть возьму!..

— Продавай! Я не хочу в нем жить, — проговорила со слезами на глазах Сашенька.

— Пять тысяч капитал, а мы квартерку найдем рубликов за двести, так без хлопот будет.

И няня вышла к покупщику.

— Пять тысяч не деньги, любезный, — сказала она ему, — барышня и не подумает отдать за эту цену… Шесть, если хочешь.

— Как можно! Да уже так, дом-то мне понадобился: двести набавлю.

— И не говори!

— Пять тысяч пятьсот угодно? А нет, так просим прощенья, — сказал мещанин, обращаясь к двери.

— Ну, погоди, спрошу барышню.

Дело уже было решено, дом продан, задаток взят, пришел Порфирий.

— Здравствуйте, — проговорил он тихо, как виноватый, подходя к Сашеньке.

— Здравствуйте, — отвечала она ему, не поднимая глаз.

— Ты на меня сердишься, Сашенька, — сказал Порфирий после долгого молчания.

— Сержусь, — отвечала Сашенька.

— За что ж?

— Я вас просила, вы не послушались, вы продали свой дом.

— Он очень стар: на него на починку надо было издержать, Семен говорит, тысячу рублей… — начал Порфирий в оправдание себя. — Я и нянюшке говорил, и она советовала мне продать, а жить в вашем…

— А я по совету нянюшки продала свой, — сказала Сашенька.

— Продали!

— Продала.

— Ну, если так… — проговорил Порфирий.

— Куда вы?

— Мне надо идти нанимать квартиру, — отвечал он и бросился вон.

— Порфирий! — хотела вскрикнуть Сашенька, но голос ее замер.

VI

Покупщик двух домов распорядился умнее Порфирия и Сашеньки: соединил оба дома пристройкой, подвел под одну крышу, и вот, не прошло месяца, из двух старых домиков вышел один новый, превеселенький дом: обшит тесом, выкрашен серенькой краской, ставни зеленые, на воротах: "дом мещанки такой-то", "свободен от постоя" и в дополнение: "продается и внаймы отдается".

Один бедный чиновник, но у которого была богатая молодая жена, тотчас же купил его на имя жены и переехал в него жить.

Но в доме нет житья.

Покуда домики были врозь, все было в них, по обычаю, мирно и тихо и на чердаке, и на потолке, и за печками, и в подполье; ни стены не трещали, ни мебель не лопалась, ни мыши не возились.

Но едва домики соединились в один, только что чиновник с чиновницей переехали и, налюбовавшись на свое новоселье, легли опочивать, рассуждая друг с другом, что необыкновенно как дешево, за двадцать-за-пять тысяч купили новый дом, с иголочки, вдруг слышат в самую полночь: поднялись грохот, треск, стук, страшная возня в земле, по потолку точно громовые тучи ходят, то в одну сторону дома, то в другую.

Молодые с испугу перебудили людей.

— Э-эх, почивали бы лучше в полночь-то, так и не слыхали бы ничего, — сказала кухарка, которая всегда крепко спала в законный час, а во время дня только дремала.

Но старик дворник, выслушав рассказ господ, качнул головой и решил, что дело худо: верно, домовому не понравились жильцы!

— Ах ты старая баба! — сказала кухарка.

— Я ни. за что не останусь здесь жить! — вскричала перепуганная молодая хозяйка. — Ни за что!

И на другой же день муж ее выставил на воротах: "отдается внаем" — и тотчас же по требованию жены должен был нанять квартиру и переехать.

Вскоре один барин, проезжая мимо, остановился, прочел: "продается и внаймы отдается, о цене спросить у дворника", осмотрел дом и решил нанять.

— Так ты сХоди же к хозяину, узнай о последней цене, — сказал он, давая дворнику на водку. — Ввечеру я заеду.

— Слушаю, слушаю, — отвечал дворник.

Ввечеру он опять приехал.

Это был Павел Воинович.

— Ну что?

— Да что, — отвечал дворник, который успел уже клюкнуть на данные ему деньги и не мог ничего таить на душе. — Я вот что вам доложу, дом славный, нечего сказать… славный дом…

— Да что?

— А вот что: кто трусливого десятка, тому не приходится здесь жить.

— Отчего?

— Отчего? а вот отчего: я по совести скажу… тут водятся домовые.

— Э?

— Право, ей-богу! по ночам покою нет.

— А днем? — спросил Павел Воинович.

— Днем что: днем ничего, только по ночам.

— Так это и прекрасно, — сказал барин, — я не сплю по ночам, я сплю днем, так ни я домовых, ни домовые не будут меня беспокоить.

— Э? разве? Да оно и правда, что у господ-то все так… Ну, если так, так что ж, с богом… другой похулки на дом нельзя дать…

хоть у самого хозяина спросите, он сам то же скажет.

Таким образом, несмотря на предостережение дворника, барин нанял дом, переехал. На первый же день новоселья пригласил он пять-шесть человек добрых приятелей к обеду и в ожидании гостей, похаживая себе с трубкой в руках и в халате и в туфлях, посматривал, так ли накрывают люди на стол, полон ли погребок, во льду ли шампанское, греется ли лафит, все ли в порядке. Гости-приятели съехались. Обед на славу, вино как слеза.

Присутствовавший тут же поэт, подняв бокал, возгласил:

Я люблю вечерний пир,Где веселье председатель,А свобода, мой кумир,За столом законодатель,Где до утра слово пей!Заглушает кряки песен,Где просторен круг гостей,А кружок бутылок тесен.

— Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя, — сказал хозяин, — невозможно!

— Это отчего? Это почему?

— А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в Английский клуб. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.

Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все.

Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: "Эй! одеваться скорее!"

На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней и в людской — ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.

— Ну, нечего делать, оденусь сам, — сказал Павел Воинович, — но на кого же оставить дом?

— А домовой-то, — крикнул Пушкин.

Эй, дедушко! ты не засни!По-своему распорядися с вором,Ходи вокруг двора дозоромИ все, как следует, храни!

— Ха, ха, ха, ха!