Аркадий Белинков - Роль труда в процессе превращения человека в обезьяну
Все. Да здравствует товарищ Сталин! Великому Сталину - ура!
Идеолог (обозревателю). Давай.
Обозреватель (стоит с широко раскрытым ртом и выпученными глазами. Кивает в сторону портрета и тычет в него дрожащим пальцем).
Идеолог. Ну?
Обозреватель (тычет пальцем). Товарищи! (Завывает от счастья) Мы можем свободно изучать (Воет) Африканцы не могут изучать (Воет) Австралийцы не могут изучать (Воет) Аргентинцы не могут изучать (Воет) Ура! (Воет)
Все. Ура!
Идеолог (Генриху). Ну, а ты? А то еще скажешь потом, что зажимают свободу слова. Давай. Послушаем, чего ты такого хорошенького скажешь.
Генрих. Товарищи! Наш путь к коммунизму труден. Великой дорогой идем мы в коммунизм. Для того, чтобы победить в каждой борьбе, нужно не только в совершенстве изучать свое оружие, но и воспитать в себе самом глубокую веру в него. Наше оружие - стройное учение марксизма-ленинизма. Это безотказное оружие, но поражать врага им можно только тогда, когда сам всей душой веришь в него. Силой отдачи выстрела по врагу это оружие убивает в нас все, что мы получили плохого в наследство от веков человеческой истории. Но никогда нельзя забывать, что оружие убивает только тогда, когда стреляющий из него хорошо прицелится. Для того, чтобы хорошо прицелиться, нужно хорошее зрение. Вот это хорошее зрение мы в первую очередь должны развивать в себе. С горечью следует признать, что многие из нас пользуются этим великолепным оружием в своих узко эгоистических целях. Такой марксист похож на солдата, бросившего свой взвод, ушедшего стрелять беженцев на большой дороге и отбирать их имущество. Мы должны беспощадно бороться с такими бандитами. Марксизм-ленинизм не обрез, из которого стреляют для грабежа. К сожалению, мы очень часто доверяем это замечательное оружие грабителям и убийцам. (Садится)
(Мертвая тишина)****
Идеолог. Ах ты враг! Ехида змеючая! Это ты про кого же? И это называется критика и самокритика?! Товарищи! Мы должны дать самый решительный отпор этой вражеской вылазке. Прикрываясь свободой слова и критики, этими величайшими достижениями нашего советского общества, этот антисоветский гад, у которого отец в 37 году был разоблачен, как враг народа, осмелился выступить с наглой клеветой па советскую власть. Вооруженные могучим оружием марксизма-ленинизма, мы должны до конца разоблачить этих выродков и прямых пособников врага! (Члену ЦК) Давай.
Член. Товарищи! На основании основ марксизма-ленинизма есть у нас МГБ. Всякому, который свихнулся, мы сначала объясним, а потом в МГБ. Верить не стоит. Потому - лучше в МГБ. Там разберутся. Как кого увидите - тащите в МГБ. Оттуда не уйдет, не проскользнет. Всех тащить в МГБ! Тащи в МГБ!
(Аплодисменты)
Идеолог. Правильно. Разберемся. Ну, теперь идите подписывать присягу.
(Присутствующие направляются к столу Нач. канцелярии. Первым подходит Член
ЦК. Подписывает. За ним Редактор)*****
Редактор (через плечо, поглядывая на Идеолога). Самый счастливый день моей жизни.
Писатель (направляясь к столу, прямо в глаза Идеологу). Нет, большего счастья.
Идеолог. Добре, добре. (Марианне) Ну, иди, иди, не бойся.
Марианна (в замешательстве). Сейчас, сейчас... разрешите, я немного позже... Я очень волнуюсь... Немного позже... Разрешите...
Идеолог. Ладно. Приходи в себя. Сам понимаю. Такой исторический момент.
(К столу направляется Генрих. Все поражены. Идеолог, ухмыляясь, поглядывает
на Члена ЦК)
Идеолог. Нехай. Никому не запрещается. Нехай ставит подпись.
(Генрих подписывает. Постепенно вся компания переползает на правый фланг.
Слева в углу остаются только Аркадий и Марианна)
Идеолог (Аркадию). Ну?
Аркадий (тихо и строго). Мы не будем присягать на верность звериной идее.
Идеолог. Что?!
Аркадий. Мы не будем присягать на верность звериной идее.
(Потрясение)
Идеолог. Хватай его!! Рви его!!
Аркадий (вскакивает на подоконник). Я сделал все, что было в моих силах, чтобы остаться честным и верным гуманизму человеком. Я верил, что никогда не подниму руку на человека. Вы разбили мою веру и [нрзб: смяли] надежду. Я ухожу от вас и, если вы не оставите меня, буду бороться! Марианна! (Выскакивает из окна)
Марианна (несколько минут стоит неподвижно и вдруг бросается за ним).
(Все присутствующие, во главе с Идеологом, с лаем, рычанием и воем срываются
за ними)
Все. Лови их! Хватай! Хватай! Держи его! Держи!
(Занавес)
Последний вариант I акта начат 9 августа и закончен 19 августа 1950 г.
* Полное название сообщено автором устно. Под "трудом" он понимал "труд" И. В. Сталина "История ВКП (б). Краткий курс".
** Дальше приписка красным карандашом рукой автора: "Эта тема должна пройти сквозь всю пьесу и во 2 акте он [далее нрзб.]..."
*** Дальше в скобках приписка рукой автора: "Ввести эту реплику, как сквозную доярки". Подчеркнуто красным карандашом.
**** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "(Эпизод с кошкой) (?)"
***** Дальше приписка рукой автора в скобках: "(Диалог Марианны и Идеолога) ?" и обведено теми же чернилами, что и текст.
Акт II
Дача в окрестностях Москвы. Веранда с цветными стеклами, Полдень. Солнечные зайцы на книгах, цветах и вазах. На столе книги, газеты, иллюстрации и рукописи. Кресла и качалка. Марианна сидит на подлокотнике качалки, в которой лежит Аркадий.
Марианна (тихо). Ночью, когда становится так тихо, как будто только что закончена книга, приходит эта обжигающая жалость какой-то смутной потери. Даже, когда рядом лежат две, три, может быть - четыре хорошо написанные страницы. Все равно - горечь потери. Как после разлуки. Как будто приходится жертвовать самым дорогим во имя самого нужного. Я не знаю, по каким потерям эта скорбь. Как на вокзале, когда сидишь в отходящем поезде. Может быть, это прощание с молодостью, Аркадий? Или каждая написанная страница это прощание с тем, что уже никогда не вернется? И все это неопределенно и нереально. Реальна только остающаяся горечь. А все, что происходит, это как будто не со мной. Как будто - в Бельгии с королем Леопольдом или в Корее на реке [нрзб. Туманган]. Где-то далеко, в газетах. Нереально далеко и не прикасается к коже. Только горечь - реальна. Нет предметов. Остались лишь ощущения. (Глухо) Одной потери я боюсь, хорошо зная ее название.
Аркадий. Какой, Марианна?
Марианна. Какой? (Встает, Идет к столу. Садится за рукопись. Делает несколько ударов по клавиатуре машинки) В искусстве всегда есть что-то унизительное и постыдное, Аркадий. Знаете что? Раздетость. Да, да, всегда тело художника, мысль и сердце, а кругом голые глаза, глаза, глаза. Ведь то, что мы пишем о других, то есть ни о каких не о других, а всегда о себе, об этом не скажешь и самым близким, шепотом, в темной комнате, когда дверь заперта. А тиражом в 10 тысяч экземпляров чужим, врагам, хохочущим над страницей в трамвае после работы, - сколько угодно.
Аркадий. Постыдно. Да, все постыдно в искусстве, Марианна. Потому что читатель подглядывает. Поэтому и постыдно. Когда пишешь, не думаешь о толпе. Попробуйте работать, когда кто-нибудь сидит в кабинете или просто, когда открыта дверь. Толпа подглядывает за художником в щель.
Марианна (встает. Ходит по веранде. Говорит, повернувшись к Аркадию спиной). Когда умирает восьмидесятилетний старик, врачи обязательно находят болезнь, приведшую к смерти. Вашему деду было 80 лет. Он умер, "потому что схватил грипп". Ничего он не схватил, восьмидесятилетний дед. Он все потерял. Он умер от потерь. Каждый день, восемьдесят лет, он что-нибудь незаметно терял: любовь, радость, память, надежды. Я боюсь этих ежедневных, незаметных потерь. Я знаю: сначала человек теряет способность всему удивляться и тогда в нем умирает художник, потом он перестает радоваться и огорчаться и тогда от него уходит всегда живущее в человеке умение отличать хорошее от плохого, потом замирает надежда и тогда сгорает молодость и приходит седой, как старый бухгалтер, опыт. Я боюсь потерять это ни на минуту не засыпающее ощущение приливов, колебаний, взрывов, замираний, ежедневных обновлений любви. Я боюсь потерять тебя, больше всего боюсь этой потери. Нет, не этой потери. Боюсь потерять свою любовь, боюсь потерять боязнь этой потери. Я умру от горя, как умирают от воспаления легких, от менингита - очень быстро, в несколько дней, если потеряю свою любовь!
Аркадий (тихо). Человеку, которого мы любим, мы благодарны за то, что мы его любим.
Марианна (быстро подходит к нему. В упор). Потому что все время потери. Мы, как отступающие солдаты: идем все дальше, все дальше и оставляем, оставляем, оставляем... молодость, недописанные книги, недоказанные концепции, незавершенные поступки и сердце, сердце, сердце...
Аркадий (вскакивает). В любви нет потерь, Марианна. Лишь сгоранье. Когда я думаю или пишу о любви, меня всегда преследует образ огня. Любовь это не только огонь. Она - сгорание в огне. Уголь любви. Сгорание. Если слишком много угля, то он раздавит огонь. И любишь так сильно, что захлестывается огонь. И никогда нельзя любить только хорошее в любимых. К любимой у меня такое же отношение, как у классического грека к его богам: грек знал, что они самые лучшие в мире, но знал, что это он сам их выдумал. Мы всех любимых любим последней любовью и только одну, навсегда, первой. (Обрывает. Неожиданно схватывается, подбегает к Марианне) Знаете вы, чего не хватает любви, без чего нет горения? Воздуха! Поэтому в этой любви нет светлых язычков пламени, веселого потрескивания, радостной игры рассыпающихся искр. Только опаляющее темное пламя. Нет воздуха. А от ветра не она нас, а мы ее укрываем. Эта любовь никому не нужна, кроме нас с вами.
