Вениамин Каверин - Девять десятых судьбы
Он прежде всего поразил Шахова той бешеной и в то же время спокойной работой, похожей на работу приводного ремня, которую он выполнял ежеминутно с холодным спокойствием специалиста.
Он проверял посты, задерживал автомобили, доставал откуда-то продукты, непрерывно вооружал свой отряд - куда ни отправлялся Шахов, повсюду он встречал это неподвижное лицо человека, делавшего черновую работу революции.
Несколько раз он с горечью вспоминал о записке, найденной им на Кавалергардской, и неизменно, вместе с изящным листком из блокнота, он вспоминал высокого гвардейца с бледным холеным лицом - быть-может, друга, быть-может, любовника женщины, ради встречи с которой он только что сделал более двух с половиной тысяч верст.
Раза два он пытался представить себе Галину, ее смех, движения, глаза, лицо - и не мог. Вместо Галины настойчиво вертелась перед глазами головка с английской открытки, виденная им случайно за несколько дней до отъезда из Томска.
И эта головка с открытки вливалась в общий строй мелочишек, незначительных подробностей, пустых безделиц, которые он впервые начал замечать в этот день, из которых теперь была составлена вся его жизнь.
6.
Через всю площадь по диагонали протянулась линия красногвардейцев, по улице Гоголя неразрывными кордонами стояли моряки и за ними двигались колонны солдат.
В четыре часа дня, когда в руках Военно-Революционного Комитета были почти все правительственные здания, когда Временный Совет Российской Республики прекратил свое бесполезное существование и работа красногвардейской заставы у Исаакиевской площади сделалась почти механической, Шахов почувствовал голод. Час тому назад, проходя по набережной Мойки, он видел где-то в подворотне старуху, торговавшую хлебными лепешками, которые она называла кокорами.
Кто-то из красногвардейцев в шутку попытался бесплатно получить ее товар по записке начальника отряда, и она кричала и ругалась, защищая свою корзину с большим мужеством и большим успехом, чем несколько часов спустя ее товарки из женского батальона защищали Временное правительство.
Шахов перешел через площадь и наткнулся на баррикаду, загораживающую путь на набережную, - вокруг огромных бочек были брошены дрова, изломанные кровати, какие-то старомодные кареты - всякая рухлядь, попавшая в руки первому из пришедших на площадь отрядов.
Неподалеку от этой баррикады, в подворотне он нашел старуху с ее корзиной - высокая и худая, с крючковатым носом и острыми вздернутыми вверх плечами, она напоминала несчастную, голодную орлицу из Зоологического сада.
Какой-то военный наклонился над ее корзиной и обеими руками перебирал хлебные лепешки.
- Почем лепешки? - спросил, подходя, Шахов.
Военный мельком посмотрел на него, бросил отобранные лепешки обратно в корзину и, не обращая внимания на ворчанье старухи насчет покупателей, которые "все руками переберут, а купить ничего не купят", отошел в сторону, с любопытством следя за Шаховым.
Шахов, ничего не заметив, купил несколько лепешек, расплатился со старухой; тогда военный, как бы окончательно убедившись в чем-то, подошел к нему.
- Извиняюсь, - сказал он и щеголевато взял под козырек, - если я не ошибаюсь... ваша фамилия - Шахов. Не узнаете?
Шахов взглянул на него с недоумением.
- Нет, не узнаю.
Казалось, военный был очень доволен тем, что его не узнали.
Шахов пристально смотрел на него: ему показалось, что он как-будто где-то видел этого маленького человека в длинной кавалерийской шинели, с постоянно-меняющимся выражением лица, в котором было что-то неуловимо тошнотное.
- Я вас не знаю, - хмуро отвечал он.
- Не узнаете! - поправил его военный, - что же делать! Должно-быть время и роковые обстоятельства изменили мою наружность. Да и вы... Он отступил на шаг. - Да и вы с тех пор изменились!
- Может-быть, вы скажете мне, где мы встречались? - холодно спросил Шахов.
Но военный как-будто не расслышал вопроса.
- Что это за винтовка у вас? - вдруг заинтересовался он. - Вы, как-будто, политикой занялись. Старая закваска, а? Отличная винтовочка, Сестрорецкого завода! Говорят, что товарищ Троцкий выписал из Сестрорецкого завода винтовочки!
Переход к винтовочкам был так внезапен, что Шахов даже растерялся немного; впрочем, он тут же обернулся к военному спиной и зашагал по направлению к площади. Военный, нисколько не смутившись, бросился вслед за ним.
- Помилуйте, да я вас не первый год разыскиваю! Правда, я надеялся вас в совершенно ином виде встретить, но ведь что ж поделаешь. А что вы думаете насчет вот этого подвальчика? Гармонист играет, чорт возьми! Тут народные бури, борьба классов, а он зажаривает русскую и в ус не дует! Зайдемте, а?
Шахов остановился так неожиданно, что военный пролетел еще шагов пять и только тогда воротился обратно.
- Говорите прямо, что вам от меня нужно?
- А вот зайдемте в подвальчик, там я вам расскажу.
- Если бы мне не казалось, что я вас и в самом деле где-то видел, я бы давно заставил вас отвязаться, - сказал Шахов. - В трактир я не пойду. Говорите здесь, если хотите.
- Не пойдете?
Военный вдруг придвинул к Шахову лицо; он часто и напряженно моргал глазами.
- Очень жаль, если не пойдете. А я вам хотел один "варшавский анекдот" рассказать.
- Варшавский анекдот?
Шахов отступил назад и вдруг побледнел ужасно, до зелени.
Военный всматривался в него с интересом.
- Именно варшавский! Достовернейший анекдот! До крайности достоверный, до мелочей...
- Вы меня встречали в Варшаве? - ровным голосом спросил Шахов.
- В том-то и дело, что встречал, - тотчас же подтвердил военный.
Шахов повернулся, сделал несколько шагов и спустился в подвальчик; следом за ним вошел военный.
- Анекдот мой, - начал он, когда они уселись за стол и военный заказал два чая, подмигнув предварительно половому, мигом понявшему, какого рода "чай" требуется посетителям, - должен быть вам отлично известен; вы к нему имели, если можно так выразиться, некоторое касательство. Дело идет, собственно говоря, об одном, в высшей степени благородном, юноше... Вы бы поставили сюда винтовку, вот сюда, в простеночек, а то все вертите в руках...
- Говорите, - сказал Шахов; он был почти спокоен, только на щеке время от времени начинала играть какая-то жилка.
- Этот самый юноша был прапорщиком, - продолжал военный, вдруг начиная гримасничать, - разумеется, это все в германскую войну происходило, а не в какую-нибудь русско-японскую... Так вот этот самый юноша распространял среди солдат разные книжечки - вот те самые, что теперь можете в любом книжном магазине приобрести в неограниченном количестве...
Военный наполнил стаканы, выпил и пошел к прилавку закусывать; казалось, он сделал это для того, чтобы со стороны еще раз взглянуть на Шахова.
- Так вот насчет книжечек, - продолжал он, возвратившись, - разумеется, он не одними книжечками занимался. Но из-за этих самых книжечек закончилась его карьера; иными словами, он попался, был арестован и привезен с фронта в Варшаву...
Он сделал ударение на последнем слове.
- Именно в Варшаву... А в Варшаве посмотрели, понюхали и нашли, что это называется: революционная пропаганда в действующей армии с целью открытия фронта неприятелю и низвержения существующего государственного строя... Прикажете дальше?
- Не нужно.
- Как угодно!
Военный поднял свой стакан, приветственно кивнул Шахову головой и выпил.
- Вы были в полевом суде? - медленно спросил Шахов, вставая со стула.
- Писарь военно-полевого суда Главецкий, - с готовностью подхватил военный.
Они промолчали несколько минут. Шахов, не отрываясь, пристально смотрел военному в лицо; тот аккуратно подтер корочкой пятно на мраморном столике, застегнул на все пуговицы шинель и встал.
- Вам не поверят, у вас нет никаких доказательств, - с трудом выдавил, наконец, Шахов.
- Ай-я-яй, неужели нет? - гримасничая, спросил военный. - А что вы скажете, если я вам покажу...
Он перегнулся через стол и сказал что-то Шахову на ухо.
Шахов отшатнулся от него.
- Что ж вы такие бумаги на всякий случай у себя сохраняете? - спросил он, криво усмехнувшись.
- Это уж все равно... - отвечал военный серьезно, - а вот ведь случай-то вышел.
- Так что же вы теперь от меня хотите?
- Да что, пустяки... хотя впрочем еще не знаю... Да пустяки, стоит ли об этом говорить!
Шахов вдруг повернулся и пошел к двери. На этот раз военный не остановил его, он насмешливо и с интересом следил за тем, как Шахов идет через подвал, поднимается по ступеням, отворяет двери...
Когда Шахов отворил двери на улицу, он еще раз услышал голос Главецкого; Главецкий коротко, по многу раз произносил вслед Шахову всем известное заборное слово.
--------------
КНИГА II.
1.
Искусство восстания - самое трудное искусство в мире.
Это искусство требует не только ясного и мужественного ума, не только тонкого лукавства, не только расчетливости шахматиста. Оно требует прежде всего спокойствия: спокойствия, когда нужно гримировать лицо и изменять походку, чтобы из Выборгского подполья руководить революцией; спокойствия, когда план, выработанный бессонными ночами в шалаше, в болотах под Петроградом, готов рухнуть; спокойствия, когда пустая случайность готова вырвать из рук уже одержанную победу; спокойствия, когда сопротивление сломано; наконец, спокойствия, когда вчерашний политический беглец начинает руководить шестою частью мира.
