Эрнст Бутин - Лицом к лицу
- Самое же удивительное, - продолжал изрекать Владька, откидывая назад голову, чтобы размять затекшую шею, - это разница в реакции после того, как достигнут результат. Мы, технари, физики, счастливы, мы испытываем страшный подъем сил, а вы - я читал о психологии творчества - опустошены, выпотрошены. И это естественно. Ведь ваши выдуманные герои были для вас живыми людьми. Их беды, радости, огорчения были вашими бедами, радостями, огорчениями; вы умирали и воскресали вместе с персонажами. Но вот поставлена последняя точка. Все! Ваши фантомы ушли, и с ними ушла часть жизни. И стало пусто, одиноко, верно? Ты испытал это, когда закончил роман?
Юрий Иванович, думая о другом, медленно кивнул. Он, не мигая, глядел на жидкое пятно света, которое, не удаляясь, скользило, переливалось на черном, слившемся с чернотой вечера, асфальте, а видел Генку Сазонова, единственного своего школьного друга, худощавого, кадыкастого парнишку с пшеничным казачьим чубом, и не мог представить его солидным исполкомовцем; не мог представить обабившейся Лидку Матофонову, веснушчатую, тонкошеюю, с наивными, всегда вытаращенными зелеными глазами; не мог представить за прилавком Лариску Божицкую и усмехнулся, вспомнив, каким неуклюжим, косноязычным, тупым становился когда-то рядом с ней. А вот разбитного Витьку Лазарева, аккордеониста и двоечника, взрослым представил легко, но тут же вздохнул: вспомнил, что тот погиб. И сразу же, как подумал о смерти, увидел учителя математики - жилистого, высокого, с красивым нервным лицом; вспомнил, как вместе играли в баскетбол и волейбол и как мгновенно вспыхивала улыбка на лице Синуса при удачном броске или ударе, как болезненно морщился он, чуть ли не стонал, при промахе.
- Хорошо умер Синус, - громко сказал Юрий Иванович. - Мне бы такую смерть.
Владька оборвал свои рассуждения о какой-то экстраполяции образа из будущего в настоящее. Коротко и удивленно глянул на пассажира.
- Ты случайно не декадент? - засмеялся натянуто. - Нашел о чем думать.
- А ты разве об этом не думал? - резко спросил Юрий Иванович,
- О смерти-то? Нет, не думал, - беззаботно ответил Владька, но сразу торопливо поправился: - Раньше иногда приходили всякие мысли в голову, а сейчас - нет. Некогда об этом думать... Мы люди сухие, рацио, так сказать. Расчеты, формулы, опыты, опыты, формулы, расчеты. Нам не до этих душевных сложностей, не до гамлетовских "быть или не быть", - тон у него был насмешливый, нарочито шутовской. Юрий Иванович поморщился, и Владька заметил это. Помолчал, добавил серьезно: - Иногда, конечно, навалятся неприятности, неудачи. Бьешься, бьешься и - тупик. Хоть в петлю лезь, но, и снова засмеялся, - не лезем. Потому что минусы жизни, неудачи неизбежны. Заложены изначально в самую оптимальную модель бытия человека, чтобы были борьба и преодоление, а значит, и развитие, движение вперед. Вот почему негативное, отрицательное, на мой взгляд, запрограммировано уже генетически...
- Вот как! - удивился Юрий Иванович. Развернулся боком. - Лихая теорийка. Неудачи, значит, запрограммированы, - он угрожающе засопел. - А удачи? Удачи запрограммированы? Или их надо подстерегать и хватать за шкирку? - И, словно цапнув что-то в воздухе, сжал пальцы, сунул руку под нос приятелю.
- Не понимаю, - Владька отвел голову от огромного волосатого кулака.
- Не понима-аешь, - презрительно протянул Юрий Иванович. Откинулся на сиденье, закрыл глаза. - Что один - неудачник, другой - счастливчик - это тоже запрограммировано, заложено с младых ногтей? Вот ты, к примеру, доктор наук, профессор, а Лариска - продавщица, Генка - чиновник. Это как же, а? приоткрыл глаз, посмотрел пытливо.
Владька обиделся было, нахохлился. Поднял недоуменно плечи и застыл в такой позе.
- Не знаю, не думал об этом, - вяло начал он, - Наверно, каждый выбирал то, что ему нравилось, чего душа требовала, - и оживился: Конечно, так оно и есть. Лариске хотелось быть первой красавицей, она любила тряпки, побрякушки. Генка - вечный активист - то звеньевой, то председатель совета отряда, то еще какой-то общественный начальник. С чего ты взял, что они неудачники? Может, им ничего другого и не надо, может, они довольны и собой, и жизнью. Ведь ты-то живешь... - помялся, подбирая слово, - спартански, как Диоген в бочке, и счастлив. Не захочешь, я думаю, ни с Генкой, ни со мной местами поменяться? - он обрадовался, что так удачно ответил, посмотрел торжествующе на пассажира.
- Я?! - Юрий Иванович засмеялся и опять закашлялся, захрипел. Сплюнул в окно. - Много ты обо мне знаешь... - Вытер глаза ладонью. Сказал мрачно: - Платон предлагал всех художников гнать к чертям собачьим из городов-полисов. Неважно почему и за что, не в этом суть, главное гнать... Проклинаю тот день, когда мне пришла в голову идиотская мысль, что я писатель.
Отвернулся к окну, всматриваясь в густую ночь, в которой иногда проплывали, словно ворочаясь, какие-то черные тени на обочине.
- Ты устал, - неуверенно решил Владька. - Ты написал большой роман, выдохся, и все тебе кажется в мрачном свете. Я же говорил про психологию творчества...
- Пошел ты со своей психологией, - лениво огрызнулся Юрий Иванович. Нет никакой психологии, никакого творчества, - он нервно, мучительно зевнул. Пробубнил, прикрыв рот рукой: - И романа никакого нет... Ты на дорогу смотри, не на меня, - прикрикнул, когда Владька медленно повернул к нему вытянувшееся лицо.
Машина резко сбавила скорость, вильнула к краю шоссе и остановилась.
- Надо отдохнуть, - Владька потряс кистями рук. На приятеля старался не смотреть. - Почему ты считаешь, что роман у тебя не получился?
- Потому что я его и не писал, - снова, на этот раз притворно, зевнул Юрий Иванович. Отстегнул ремень безопасности, открыл дверцу. Высунулся наполовину, но опять втянул голову в машину. Пояснил, посмеиваясь: Знаешь, кто я?.. Клим Самгин, только порядка на три пониже. Понял? - и выбрался наружу.
Потер поясницу, покрутил головой, присел, вытянув руки.
Владька тоже вылез из машины, обогнул ее, остановился рядом.
- И что же ты собираешься делать? - спросил потерянно.
- А ничего, - Юрий Иванович, тяжело отдуваясь, выпрямился. - Поеду к морю и там... там видно будет. - Достал сигарету, закурил, но, затянувшись два раза, бросил ее. Растоптал. Сказал с кривой усмешечкой: - Эх, встреться мне сейчас я сам, семнадцатилетний, все бы уши себе оборвал: не выпендривайся, не воображай, будь проще!
Свет приближающихся фар все резче и резче выделял из темноты белое, с остановившимися глазами, лицо Владьки. Сверкнули очки; тени носа, глазниц ползли стремительно, и казалось, что профессор гримасничает; на секунду лицо стало плоским, как маска, и тут же нырнуло в ночь - грузовик промчался. И опять начало выплывать, точно на фотобумаге в проявителе, когда, в нарастающем реве, показалась другая машина. И опять исчезло.
- Ты думаешь, это что-нибудь изменило бы? - спросил из темноты Владька.
- А как же, - Юрий Иванович снова закурил. Лениво, скучающим голосом принялся фантазировать. - Представь меня семнадцатилетним, но с нынешним жизненным опытом, с моими взглядами и так далее. Нет, давай по-другому. Представь, что я, семнадцатилетний, знал бы, что меня ждет. Разве я повторил бы свои ошибки, заблуждения? Да никогда! - замахал энергично рукой, отчего красный огонек сигареты заметался, словно зачеркивая, затушевывая что-то.
- Ладно, поехали, - сухо приказал Владька. - Скоро Староновск.
- Поехали, - согласился Юрий Иванович. Выщелкнул сигарету на середину шоссе. Посмотрел, как она затухает, точно немигающий красный глаз прикрывался сонно, и забрался в машину.
- Ну, а что бы ты стал делать, окажись семнадцатилетним, но с нынешним жизненным опытом? - не повернув головы, поинтересовался Владька.
Он сидел за рулем прямой, строгий, и слабый отсвет приборного щитка делал его лицо жестко-чеканным.
- Не знаю, - Юрий Иванович пыхтел, застегивая ремень. - Я ведь в школе порядочной дрянью был. Постарался бы вести себя по-другому, - щелкнул замком. - Ну, приковался, наконец. Трогай, профессор.
- Не замечал, чтобы ты был дрянью, - Владька, поглядывая в зеркальце заднего обзора, вывел машину на шоссе. - Наоборот, считал тебя...
- Считал, считал. Все считали, - ворчливо оборвал Юрий Иванович. Устроился поудобнее. - А ты никогда не задумывался, почему мы с тобой не были друзьями? - Прислушался, но приятель пробурчал что-то невнятное. Поясню. Я завидовал тебе, твоим способностям. Боялся тебя, боялся, что рядом с тобой окажусь в тени.
- Это ты-то?! Ну уж...
- Я, я, - деловито заверил Юрий Иванович, - И не только завидовал, но еще и гадил тебе. Вспомни историю с Цыпой и его кодлой. Без меня не обошлось. А комсомольское собрание, когда тебя чуть не исключили? Как я тогда изгалялся...
Машина дернулась в сторону,свет фар широко, слева направо, полоснул по асфальту.
Юрий Иванович повел глазами в сторону водителя, придавил вздох. Уткнул бороду в жирную грудь, сцепил на животе руки, прикрыл глаза: вспомнил то, давнее, комсомольское собрание.
