Илья Салов - Иван Огородников
Рассорившись с обществом крестьян села Сластухи, Огородников прекратил все свои отношения с ним. Он даже и в село не входил. Раза два в год он являлся только к сборщику податей, вытаскивал из-за пазухи кожаный кисет, отсчитывал приходившиеся с него подати и, передав их сборщику, молча возвращался домой. Разговоров он вообще не любил; даже с женой говорил редко. Он говорил с нею как-то отрывисто, словно нехотя… Спросит что-нибудь, выслушает, ответит и замолчит. Впрочем, бывали и такие минуты, что он по целым часам глаз с нее не сводил… Смотрит, смотрит, бывало, не налюбуется… А потом вдруг вскочит, словно ужаленный, свистнет собачонку и пропадет куда-то на несколько дней… А жена ждет не дождется его и все кого-то проклинает…
— Ну, господин офицер, — шепчет она бывало, утирая слезы. — Спасибо вам!.. век буду помнить ваши ласки!..
Односельчане Огородникова словно даже радовались, что он на сходках не бывает, водки с ними не пьет. «Обчество» это словно даже забыло про него. Оно не давало ему ни земли, ни покосов, ни лесных делянок. Точно Огородникова не было в обществе; точно он был не членом его, а человеком пришлым, который должен быть благодарен и за то, что ему отвели место под усадьбу, что дозволили хату поставить, в которой он мог укрыться от стужи и непогоды… Разумеется, и «несгораемая изба», и «чудная мельница», и «подземная кузница» тоже приводили в немалое раздражение некоторых обитателей Огастухи.
— Вот он каков, — говорили про Огородникова злые языки, — у него и изба не горит, а мельница без ветра работает, и сам он, как крот какой, в земле роется!.. Недаром пятнадцать лет в бегах был!.. Всего там нагляделся, всего наслушался!..
И порешили, что Иван Огородников человек «сомнительный», что чем дальше от него держаться, тем, пожалуй, и богу приятней, да и самим спокойнее. «Пускай-де отвечает сам за себя, как знает!»
Убеждение, что Огородников действительно человек «сомнительный», еще более окрепло в умах сластушинских крестьян, когда однажды весной им пришлось быть свидетелями следующей сцены. Ледоход был в полном разгаре. Громадные льдины с шумом и треском неслись друг на друга. Дело было как раз на пасху. Разряженные толпы народа высыпали на берег и глазели на разбушевавшуюся реку. Вдруг вдали, на небольшой льдине, как раз посредине реки, народ увидел что-то черное, мокрое, полузамерзшее, оглашавшее воздух жалобным стоном. Не то ребенок плакал, не то другое что-то живое… Народ прихлынул к берегу и замер. Но когда летевшая льдина поравнялась с селом и можно было ясно разглядеть, что на льдине металась и визжала небольшая собачонка, то дружный хохот, как салютный залп, приветствовал злосчастную путешественницу. Однако хохот продолжался недолго. Как только льдина поравнялась с толпой, Огородников бросился в свой легкий челнок и отчалил от берега.
— Огородников, вернись, утопишься! — кричал во все горло тут же бывший старшина. — Что ты, ради пса душу свою христианскую загубить хочешь? Вернись, дурень! Не то сейчас в холодную посажу!..
Но «дурень» не слувдал угроз старшины. Расталкивая льдины и ловко лавируя между ними, он добрался до собачонки — той самой Амалатки, о которой была уже речь, — схватил ее, бросил в челнок и как ни в чем не бывало возвратился назад. Присутствующие только ахнули и развели руками…
— Ну, — раздалось несколько голосов, — ни в воде не тонет, ни в огне не горит!..
VI
На все эти толки, столь сильно волновавшие сластушинских крестьян, менее всего обращал внимания сам Огородников: он словно и не знал о них ничего, продолжал себе жить особняком. Кроме кузницы, он вырыл еще помещение для коровы, покрыл его тою же несгораемою соломой, наделал к реке сходов, а самый обрыв засадил малиной. Сластушинские крестьяне со смеха покатывались, глядя, как Огородников с железной лопатой в руке копал ямки для малины и как эту малину целыми ворохами таскал на своих плечах из леса.
— Вот сластник какой! — говорили они. — Малинки захотелось, весь обрыв засадил.
Но когда на следующее лето посаженные кусты покрылись крупными, сочными ягодами и даром пропадавшая земля дала Огородникову хороший доход, то сластушинские зубоскалы еще более обозлились на «сомнительного» человека. Копаясь, как крот, Огородников и в образе своей жизни словно подражал этому безобидному зверьку. В гости он никуда не ходил и гостей у себя никогда не принимал.
Такой отшельнический образ жизни, мрачность характера Огородникова, его наклонность устраиваться не на поверхности земли, а в недрах ее — поселили в умах местных крестьян, помимо нерасположения, и массу всевозможных догадок. Стали болтать, что к Огородникову летают по ночам огненные змеи, что он занимается колдовством, для чего собирает какие-то травы и вымолачивает из них зерна; что разыскивает какие-то клады, что придумал какую-то новую веру и, склоняя жену свою в эту веру, каждую ночь тиранит ее, как лютый зверь. Стали тайкам допрашивать жену Огородникова Прасковью, но Прасковья или молчала упорно, или же божилась, что ничего подобного нет. Начали подсматривать за Огородниковым; приходили к нему по ночам и подслушивали под окнами…
Однажды ночью старики сделались свидетелями следующей сцены: Огородников сидел на лавке и молча смотрел на жену, занимавшуюся пряжей. Долго продолжалось молчание, Наконец Огородников вздохнул и проговорил:
— Паша! подойди ко мне.
Прасковья бросила прялку и робко подошла к мужу. Все замерли и ожидали, что вот-вот он примется бить несчастную женщину, а вышло не то.
Огородников взял жену за руку и притянул к себе.
— Так ты говоришь, что он помер? — спросил Огородников голосом, дрожавшим от волнения.
— Помер, вишь! — прошептала она.
— Туда ему и дорога. — И, помолчав немного, он снова обратился к жене: — А ты забыла его?..
И все увидали, что после этого вопроса Прасковья упала перед мужем на колени и принялась целовать его руки.
— Лиходей он мне! — рыдала она. — За что же помнить то его!
Постояли старички еще под окном и увидали, что Огородников поднял жену, обнял ее и зарыдал, как малый ребенок. Никто ничего не понял из всего этого…
— Черт его знает, прости господи, — говорили старики, возвращаясь домой, — нешто его разберешь?..
Вскоре после этого пропало из выгона шесть лошадей. Все село, заподозрив Огородникова в совершении этой краже, с шумом и гамом привалило к его усадьбе. Дело было вечером. Огородников работал в своей подземной кузнице… Узнав, в чем дело, он схватил самый тяжелый молот и, потрясая им в воздухе, такой нагнал страх на толпу, что она, как осколки лопнувшей бомбы, разлетелась от него в разные стороны.
— Зверь, как есть зверь! — порешили все хором.
Однако лошади были вскоре найдены, вор открыт, и вором оказался, разумеется, не Огородников.
Но возвратимся к рассказу.
Недели две спустя после описанного в начале рассказа возвращения с рыбной ловли Огородников пришел к Фиолетову. Фиолетов, завитой и тщательно причесанный, сидел на стуле с гитарой в руках и пел какой-то романс. При виде Огородникова он от радости даже с места вскочил.
— А! друг любезный! — вскричал он. — Садись-ка и слушай, какой я романс сочинил…
И, усадив Огородникова, он запел, закатывая под лоб глаза:
Вы меня обворожили,Потерял я свой покой;Сердце мне стрелой пронзили,И я сам теперь не свой…Я горю, я весь пылаю…Перестал я даже спатьИ теперь одно желаю —К сердцу крепко вас прижать!..
— Каково, а? — кричал он, покончив романс и быстро вскакивая с места. — Это я на всякий случай сочинил… Может, подвернется какая, — я ей и закачу… Хорошо?..
— Хорошо-то хорошо, — проговорил Огородников мрачно, — но только я пришел к тебе не твои дурацкие песни слушать, а по делу…
— Что ж! — перебил его Фиолетов. — Будем и про дело говорить. Рыбу, что ли, ловить собираешься?..
— Нет, не собираюсь!
— Какое же такое может быть у тебя дело?..
— Дело, братец, большое, — проговорил Огородников. — Я долго обдумывал: идти ли к тебе или не идти?.. И порешил наконец, что надо идти и что без тебя не обойдешься.
Помолчав немного, как бы собираясь с духом, он сказал:
— Денег мне надо… вот какая штука!..
— Вам денег? — вскрикнул Фиолетов и в ту же минуту вспомнил предостережение о. Егория.
— Выручай, брат…
Фиолетова даже покоробило всего.
— Нет, — пробормотал он, — денег я не даю никому.
— Хорошее дело! — заметил Огородников. — А мне все-таки дай, потому — за мной твои деньги не пропадут. Все до копейки получишь…
— Нет, я денег не дам… самому нужны, — перебил его Фиолетов.
— Зачем это?
— Торговать хочу.
— Это кирпичом-то толченым? — и Огородников захохотал во все горло. — Врешь ты все! — продолжал он. — Не нужны тебе деньги… Где уж тебе торговлей заниматься!.. Уж ты лучше прямо скажи, что жалко тебе…
