Евгений Козловский - Шанель
Позже началась психиатрия: гадливость, вселившаяся в меня с поимкою Геры наместе преступления, проявляя упорство таньки-встаньки, обращалась почему-то не нажену, не наужасного ее любовника, которого, прежде чем увидеть в собственной постели, я встречал несколько раз поддатого у магазина(он даже фигурировал наодном из негативов идеологического брака), ни, в конце концов, насебя, что было бы хоть как-то логично -- гадливость неизменно обращалась именно вот наКсению. Мне навязчиво казалось, будто онаболее всех прочих замешана, виноватав моем ЫМаскарадеы и придает ему непристойную фарсовость. Меня угнеталамоя связь, мне хотелось ее разорвать, раззнакомиться с Ксенией, но сил категорически не хватало, и, честно говоря, я до чертиков обрадовался, неожиданно обнаружив себя влюбленным во фрейлину двора, и забрезжиланадежда, что, может быть, Дашаосвободит меня от зеленоглазой, щербоглазой соседки и, смягчив одиночество, одновременно вернет трагедии измены подобающие строгость и высоту, -- Даша, которая тем временем заруливает в глубину двора, расположенного где-то у дьяволанакуличках, в Коньково-Деревлёво, что ли: пустыри кругом, новостройки, церковкашестиглавая и совсем рядом -обозначенная движущимся редким пунктиром фар кольцевая автодорога -границаМосквы.
Фижмы не помещаются в лифте, и я, влюбленный, благородный, оставляю Дашу в кабине, асам по холодной неосвещенной лестнице взбираюсь надвенадцатый этаж, делая наодиннадцатом долгую остановку, чтобы хоть несколько сбить одышку. Двухкомнатная квартиркапод потолок оклеенатемными обоями с золотой строчечкою, тесно обставленамебелью карельской березы (стиль модерн, сказочное начало нашего века).
Это вы? Захлопните дверь и проходите сюдаю помогите, из полуоткрытой ванной голос Дашеньки, которую я вижу отраженною в наклонно висящем овале комнатного зеркала: онасбросилавельветовый комбинезончик, свитерок и, балансируя наодной ноге (зеркальность отражения: не могу понять накоторой, правой или левой), стаскивает сейчас серые шерстяные рейтузы, помогите мнею длинный ряд крючков -- наних застегнутазатягивающая Дашеньку грация -поворачивается ко мне, я безумно усталаю идемте в постелью и тут я останавливаюсь, едвауспев справиться с двумя первыми: этот обрывок фразы: я безумно усталаю произнесенный с оправдывающейся какою-то интонацией, это неживое, литературное безумно -- тревожат, беспокоят меня, и мне начинает казаться, будто дашинапростотав сближении, я бы сказал: технологичность -будто онане более чем маска, закрышкадевического почти смущения, неловкости, и я отказываюсь подыгрывать: Дашаслишком нравится мне, и сейчас вот, когдая уловил это смущение -- особенно нравится, трепетно, и хочется, чтобы наш с нею роман тянулся долго, неопределенно долго, бесконечно долго, а, если подыграю -- сегодняшней ночью он и закончится, -- и я вгоняю назад в колечки блестящие изогнутые проволочки и заплечи разворачиваю полуголую Дашу к себе, долго смотрю в ее лицо: подобно патине, что придает произведению неповторимое обаяние подлинности и особой красоты, способной накопиться, созреть только под медленным, тяжелым спудом времени -- подобно патине, лежит налице этом поволокаусталости, усталости не одного сегодняшнего вечера, -- смотрю и говорю: Дашенька! я ведь правдахочу сделать ваш портрет. Очень хочу. Наденьте, пожалуйста, платьею и, чтобы не дать ей времени возразить, иду в комнату замарлевым метеозондом.
Дашенькарастеряна. Я сбил ее с решимости, которая, наверняка, чего-то стоилаей, но Дашенькасоглашается и, я думаю, именно в эту минуту впервые видит меня: не полуабстрактного мужчину с представляющей общее место бородою, аименно вот меня, и дальнейшей нашей с Дашенькою жизни без этой минуты, конечно же, не случилось бы.
юМы добрых полторачасазанимались тогдапортретом под Рокотова: при свете свечи, потому что электричество в принципе неспособно дать такие мягкие, такие выпуклые света, такой ненасильственный переход их в глубокие тени (сколько же я помучился потом с печатью, с фильтрами из-заэтой свечи, но стоило, стоило мучиться: и по сегодня висит дашенькин портрет у меня в комнате, и мне, честное слово, удается отвлечься порою и от того, что это -- Дашенька, и от того, что снимал ее сам -- просто смотрю подолгу и чувствую: хорошо!).
После съемок платье нахалатик онаменялауже целомудренно: зазакрытою, запертой дверью, и все двадесяткакрючков грации умудрилась расстегнуть сама, апотом мы долго сидели надиване карельской березы, молча, прижавшись друг к другу, и Дашабыладевочкою, право же, девочкою, ая -- мальчишкой, восьмиклассником, и тому, что случилось потом, мы каждый -- словно бы учились заново, в первый раз, и трогательно заботились только друг о друге -- не о себею Разрядкабылаполная, но не выматывающая, акакая-то успокаивающая, что ли, уносящая в мир более высокого порядкачем наш: Дашенькауплыла, улетелав него, словно в обморок, ко мне же, хоть я не мог пошевелить и мизинцем, -- ко мне же сон не приходил, но в мгновения полузабытья, когдаглазаприкрывались, члены моего тела, странно деформированные, всплывали, медленно покачиваясь медузами в темной воде тишины, чуть подсвеченной дыханием оставленной в соседней комнате фотографической нашей свечи. Обрывочные фразы, образы, арабески мерцали вокруг: юя же с напудренною косой = шел представляться Императрице = и не увиделся вновь с тобойю8
Но, должно быть, среди медуз этих и напудренных париков плавалаи карельской березы рамкас неразличимою в полутьме карточкой, плавала, тревожа, потому что, едвая проснулся -- Дашенька, счастливая, полусидя, гляделанаменя ласково и благодарно в свете позднего утранового года -- первым движением моим было движение руки к этой стоящей накомоде рамке. Маме-Дашеньке -- непокорная дочь. Ты у меня самая лучшая и красиваяю -- надпись перечеркивалабелую, пошитую косовороткой кофточку и нижнюю часть лица. Непроизвольно ковырнул я ногтем по левому глазу изображения, стараясь снять, сколупнуть приставшую к бумаге черную соринку, чешуйку засвеченной эмульсии -- непроизвольно, потому что прекрасно знал, что никакая это не соринка, не эмульсия, -- аДашенька, останавливая мою руку, пояснила: в детстве, из рогатки. Кусочек радужной отслоился, отпал. Назрение, славаБогу, не повлияло никак. 2 Генеральный Секретарь Центрального КомитетаКоммунистической Партии Советского СоюзаПредседатель ПрезидиумаВерховного СоветаТого Же ГосударстваЧто И Вышеназванная Коммунистическая Партия Четырежды Герой (увы) СноваСоветского Союза(увы -- не выражение зависти к такому количеству столь высоких -впрочем, вполне заслуженных званий, авсего лишь стилистическое сокрушение по поводу невозможности обойти навязчивое словосочетание) Герой Социалистического ТрудаЛауреат Ленинских Премий МираИ По Литературе Председатель СоветаОбороны Маршал Советского (это уж слишком, рукане поднимается, но надо, надо пересилить себя во имя истины!) СоюзаВетеран Партии Кавалер Нескольких Десятков Орденов В Том Числе ОрденаПобеды Обладатель Золотого Оружия И Еще Много Кто Никодим Лукич Прежнев Лично посещал в этот пасмурный зимний день Центральное Телевидение.
Затея сомьнительная, но сьлишьком уж давьно, тьверьдо и сисьсемасиссьськи обещанная главному т- з-з-зионному начальнику И Личьному Дьругу товарышшу Ляпину, -- сомьнительная, потому чьто наличие большого колиссьсьванезьнакомого, не до коньцапьровереньного народа(фьсех ведь не пьроверишь -- пьроверяльщиков тоже сьледует кому-то пьроверять и пьроверяльщиков пьроверяльщиков) фьсегьдачьревато возьможноссьсями фьсячеських пакоссьсьных антисовейссьських выпадов покусительного нажиссь сьвойссьсьва, асобьссьсьвеньную жиссь ГСЦККПССППВСТЖГЧИВКПЧГСССГСТЛЛПМИПЛПСОМССВПКНДОВТЧОПОЗОИЕМКНЛПЛ обязан был беречь пущьще гьлаза, потому чьто давьно уже пьринадьлежалаонане Ему Личьно, аКомьмунисьсиссьськой Парьтии Совейссьського СоюзаЕе Лениньссьському Ценьтьральному Комитету Великому Совейссьському Народу Сроителю КомьмунизьмаИ Наконец Фьсем Людм Добьрой Воли Фьсему Пьрогьрессьсивьному Чылоэссьсьву. Но даже не ето было осьновьным -- Парьтии Его жиссь пьринадьлежалафьсегьда: чьто Он такое без Парьтии?! -- осьновьным было, чьто вот уже неськолько лет Ему фьсё ясьнее и ясьнее сьтановилось, чьто, есьли сумеет оберечься от досадьных сьлучайноссьсей -- сьвоей сьмерьтью не умьрет никогда. Пьрежьде -- тогьдаОн еще не догадывался об етом и сьчитал себя чылоэком обычьным, сьмерьтьным -пьрежьде лезьть под пули тоже было и аньтипарьтийной акцыей, и, гьлавьное -удовольссьсьвием не из перьвых -- однако, как-то хотя бы допуссьсимо, мыссьсимо, нею етою алогичьно: сегодьня ли, деськать, завьтра; от пули, от рака, от иньфарьта -- неизьвессьсьно еще от чего лучьше, от чего легьче, -- и Он уже толком не мог разобьрать, дейссьсьвительно ли не приближался никогьдак театру военьных дейссьсьвий наопасьное рассьсояние, или и над ним сисьсемасиссьськи сьвиссьсали некогдапули: воображение, когдапишешь воссьсьпитательную кьнигу воссьсьпоминаний, тьворьчеськи осьмыссьсиваэт, оссьсьваиваэт пьрошьлое и, наконец, сьтоль неразьрывьно сьливаесся с памятью, пьреобьражаэт ее, пересиливаэт, чьто, в коньце коньцов, соверьшеньно невозьможьно сьтаноиссапонять, как же, собьссьсьвеньно, было насамом деле, а, когьдакьнигавыходит из печати -- типографьський шьрифьт выглядит сьтоль убедительно, чьто очевидьным прэссьсавляэссься: насамом деле могьло было быть только так, как напечатано.
