Влас Дорошевич - Семья и школа

Знание, это — средство сесть кому-нибудь на спину.

Иван Иванович знает, в котором году родился Кир, в котором умер Камбиз, и с какого по какой год длилась война Белой и Алой розы, и передаёт эти знания другим.

А потому кухарка Акулина, которая не знает даже, в каком году она сама родилась, жарится у плиты, варит ему щи и бегает по дождю в лавочку за папиросами.

А если бы Иван Иванович не знал, в каком году родился Кир и когда умер Камбиз, он сам бы чистил сапоги Василию Петровичу, который знает, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, и может преподать это другим.

Зато и Акулина, знай она про Камбиза или гипотенузу, была бы не кухаркой, а учительницей и, придя домой, орала бы на Матрёну:

— Ты что ж это, дрянь этакая, по любовникам шатаешься? Опять щи не готовы?!

Точь-в-точь так, как теперь Иван Иванович орёт на неё, Акулину.

Я еду на извозчике потому, что знаю побольше его. А если бы было наоборот, — кто из нас сидел бы на козлах?

А потому, мой друг, вопрос о школе, — вопрос самый простой.

Как можно больше знаний, которые могут пригодиться.

Самая простая формула:

— Учите только тому, что можно съесть.

Только тому, на что можно пообедать, на что можно купить папирос.

Никаких этих знаний, возвышающих душу, расширяющих кругозор.

Ведь чем возвышеннее душа и шире кругозор, тем больше неприятностей и огорчения в жизни чувствуешь, и тем сильнее их чувствуешь.

Зачем же я буду делать всё это ребёнку?

Посадил человека в клоповник, да ещё буду заботиться:

— Чтоб кожа у него была тонкая!

Зачем это?

Чтоб боль он сильнее чувствовал? К чему такое свинство над ребёнком делать, как кругозор ему расширять и дух возвышать?

Сделал неосторожность, — хоть не увеличивай!

Дети, это — налог на страсть в пользу государства. Это — пошлина за поцелуи.

Я поставщик сырого материала.

Я поставляю на государство детей. А оно уж делает из них различные поделки. То, что ему нужно: чиновников, офицеров, инспекторов, учителей и т. д., и т. д., и т. д.

Для этого у него есть школа.

Как поставщик сырья, я себе в стороне.

Сдал к известному сроку то, что нужно, — и кончено.

С девяти до половины третьего дня материал в работе. Его обтачивают, шлифуют.

А затем присылают ко мне на сохранение.

Я его и храню у себя до утра.

Конечно, я должен заботиться, чтобы «штука в работе», пока у меня на дому лежит, как-нибудь не попортилась.

Вот, по-моему, чем должны регулироваться отношения между семьёй и школой.

Не школа должна прислушиваться:

— Чего семья требует.

А семья должна глядеть:

— Чего школа желает?

То и делать.

Были древние языки, — я говорил своему:

— Учи, мерзавец, Кюнера! Учи, мерзавец, Кюнера!

Теперь греческий, говорят, совсем по боку.

Да если я увижу, что мой сын читает потихоньку Гомера на греческом языке, — да я запорю негодяя:

— Не смей недозволенных книг читать!

Вот что такое ребёнок, — и какие должны быть к нему истинные отношения у истинного отца.

Собственно говоря, мне понравились все три письма.

И понравились бы даже очень, если бы у каждого из них не было маленького postscriptum’а.

Под первым была приписка:

— Нельзя ли напечатать это письмо в какой-нибудь газете? Покрупнее, на видном месте!.. И непременно за моей полной подписью. Пожалуйста! Кажется, ничего себе? А? Возвышенно!

Под вторым:

— Кажется, в современном штиле? С пессимизмцем. Если напечатаете, — пришлите. Очень обяжете. У меня вообще репутация пессимиста. Знаете, это как-то делает человека интереснее.

Под третьим стояло:

— Не будете ли вы добры при случае, будто ненароком, показать это письмо его превосходительству Петру Петровичу? Вам это всё равно, а мне может принести пользу: у нас освобождается место помощника экзекутора, и мне очень хотелось бы, чтобы его превосходительство знал образ моих мыслей. Чрезвычайно обяжете!

Семья и школа

В одно прекрасное утро, — вероятно, это было солнечное, ясное, хорошее утро, — г. попечитель петербургского учебного округа, — вероятно, вообще очень добрый человек, — проснулся в превосходном, особенно добром настроении духа.

В таком настроении король Генрих IV воскликнул когда-то:

— Я бы хотел, чтоб у каждого из моих подданных была к обеду курица!

В таком настроении г. попечитель учебного округа отдал гг. директорам гимназий распоряжение, чтоб они обратились к гг. родителям с вопросом:

— Как вы хотите, чтоб вашим детям ставили отметки: за каждый отдельный ответ, как теперь, или за известный промежуток времени: за две, за три недели?

Первый случай, когда родителей призвали к решению школьных вопросов.

Почин благой. Мысль прекрасная, светлая, ясная.

Но когда в один хмурый, ненастный, осенний день подочтут результаты плебисцита, — ответь получится:

— Предпочитаем старый способ.

Г. попечитель учебного округа будет, вероятно, страшно удивлён:

— Что это? Неужели семья у нас, действительно, довольна существующими школьными порядками?

Нет.

— Что ж, они, значит, не сумели разобраться в предложенном вопросе?

На первом же экзамене срезались!

И г. попечитель учебного округа, быть может, горько улыбнётся:

— Вот тебе и зови родителей на помощь в разрешении школьных вопросов!

Не берём более раннего периода, но тридцать лет без одного года семья и школа были ожесточёнными врагами друг друга.

Образования не было, — была «школьная повинность», тягостная, ненавистная, которой подчинялись, как подчиняются воинской повинности:

— Что же делать?

Ученья не было, — было сложение и деление отметок.

Мальчик получал единицу. Значит, надо или сразу сыграть и получить пять:

— Спросите меня сегодня, г. учитель!

Или сыграть два раза и получить по четыре.

1+4+4=9; 9, делённое на 3, даёт 3.

Мальчик получал пять. Значит, можно неделю не учить уроков и получить единицу.

5+1=6; 6, делённое на 2, даёт 3.

Или две недели плохо учить уроки и получить две двойки. Опять:

5+2+2=9; 9, делённое на 3, даёт 3.

— Ванечка! Ванечка! Надо заниматься. У тебя единица есть. Нужна пятёрка.

— Ванечка, чего ты ничего не делаешь?

— Мамочка, у меня пятёрка есть. Мне не страшно.

Никакого ученья не было, а был ряд арифметических действий с таким расчётом, чтобы в результате получилось хоть 3.

Семья ненавидела школу. Школа презирала семью.

Семья вызволяла кое-как у школы своего мальчика:

— Мама, дай записку, что у меня голова болела. А то опять кол поставят.

Школа презрительно смотрела па эти маневры семьи:

— Опять записка! Не верю. Мало ли что вам там дома напишут!

Школа приходила в соприкосновение с семьёй только для катастроф.

— Вызову родителей!

— Пошлю родителям записку!

Хуже не было угроз.

«Вызов в гимназию» повергал семью в трепет:

— Какой ещё ужас надумала совершить школа?

Всякая записка из школы была как письмо в траурном конверте, — заставляла испуганно вздрагивать:

— До чего довёл? Записку к родителям пишут? А?

Отец, мать ходили в гимназию, как парламентёры, чтоб «выхлопотать» пленника.

И вот когда, спустя тридцать лет без одного, года, родителей спрашивают:

— Какою должна быть, по вашему мнению, школа в таком-то вопросе?

Родители не знают даже, что ответить.

Да откуда же мы знаем, какою должна быть школа, какою бывает школа?

Мы школы не видели. Мы школы не знаем.

Мы знаем, что такое «канцелярия» для «маленьких чиновников», но школа!..

Мы понятия не имеем, что такое школа! Какая, такая она бывает! Какою даже может быть!

Если спросить сейчас всю Россию:

— Какой должна быть средняя школа?

Во всей России не найдётся ни одного человека, который бы ответил на этот вопрос.

Тридцать лет без одного года мы знаем канцелярию, а не школу. Мы привыкли к канцелярии.

А семьи канцелярских служащих всегда боятся реформ:

— А ну, как хуже будет?

И когда после тридцатилетней войны школа предложила семье перемирие, нечего удивляться, что семья отнеслась к этому предложению с опаской.

— Как ставить отметку: за отдельный ответ или общую за две недели?

Из двух зол человек не всегда выбирает меньшее. Часто выбирается из предосторожности старое, более привычное.

Родитель рассуждает так:

— Отметка за отдельный, часто случайно плохой ответ, — конечно, нелепость. Мальчик мог случайно не приготовить, не понять только этого урока, и ему ставят «кол».

Но, с другой стороны, родитель рассуждает:

— Зато я всё время в курсе игры. Принёс Ванька отметки за неделю, — есть кол, — я его следующую неделю никуда не пущу, дохнуть не дам, «учись, проси, чтоб спросили, поправляйся!» А тут…