Дмитрий Попандопуло - Христо-борец (Геленджикские рассказы)

- Ребята, убей меня, - Ахмет, - громко зашипел Загинайко.

- Стой, руки вверх! - закричал солдат и автомат вскинул наизготовку, а Кочо знай лезет да бухтит что-то себе по-гречески. Солдат, конечно, думает, что тот говорит по-турецки, и становится аж белый от волнения. Тут Загинайко и все остальные наперегонки уговаривают того, чтобы не арестовывал Кочо, что это был с их стороны обыкновенный розыгрыш, то есть шутка. Какой там, "назад" орет да "молчать", совсем рассвирепел пограничник от большой дозы бдительности, которая закипела в нем. Тут же закрутил руки бедному Кочо за спиной тем куском сетки, что тот использовал вместо брючного ремня и усадил со спущенными штанами в сторонке на землю. По телефону вызвал наряд, пришла вскорости машина и забрала одноглазого, несмотря на такое недоразумение.

Целую ночь просидел Кочо под видом контрабандиста или шпиона на заставе в одиночной камере. Уже днем разобрались, что он тоже советский человек, хотя и с подозрительной внешностью. А солдату тому ничего не было, даже похвалили за бдительность.

Прометей

Если где попадется непьющий рыбак, то покажите мне его, я буду страшно удивляться. Может, где в других местах такие водятся, но у нас на море он бы не прижился, как инопланетянин. Поэтому в порту пьют и пьющие и непьющие, то есть те, кто от природы предназначен только для употребления ситро, которое теперь называют "фанта".

Вот и Ефим Процело должен был пить ситро, но раз он был рыбак, то пил что покрепче. Ни больше, ни меньше, чем другие, но вертикаль после держал слабо, а тут еще его женская особа вела беспощадную конфронтацию против пьяного возвращения домой. Приходит человек еле-еле до дому, а жена поднимает хай да гонит за порог, пошел вон, говорит, черт вонючий, глаза б тебя не видели. А тот, вместо того, чтобы как-то утихомирить бабу, начинает канючить - жизнь, говорит, ты мне совсем подпилила, вот пойду и утопну, чтобы не слышать твоих оскорблений.

- Иди, бичуга, топись, хоть тогда отдохну от тебя, - кричит она. Часто Ефим после такой драмы убегал за калитку в сторону моря. Посидит тихо у воды, очухается немного от бесподобных запахов да и вернется до дому. Уляжется где в закутке на полу, потому как баба не допускала его до постели в таком виде.

Повторялась такая картина множество раз и Ефим совсем дошел до ручки от накопившейся тоски. Только в какой-то вечер пообещал ей в очередной раз утопнуть, побежал к морю да и не вернулся до утра. Тут его баба наконец заметала икру, забегала по причалам, не видали, говорит, моего Ефимушку. А никто его и не мог видеть, он тогда уже висел на скале, как раз под маяком.

Получилась же такая невероятная история. Он как рванул с ночи в сторону моря без остановки, так и дошел с переменной скоростью и вместо того, чтобы как всегда сесть и пригорюниться на камушке, прыгнул в чем было да поплыл хорошим брассом, хотя и под газом еще был сильно. Ничего не скажешь, мореман со стажем. Плывет это он вглубь бухты и сам с собой, надо понимать, рассуждает: "Сейчас дойду до глубины и утопну к чертовой матери". С таким пессимистическим настроением уплыл метров на двести и стал добровольно тонуть. Он, значит, наберет воздуху да нырнет, а как уже там невтерпеж становится - выныривает на поверхность: это инстинкт жизни не дает ему утонуть. "Ладно, - опять думает Ефим, - уплыву подальше, легче будет утопнуть". С брасса переходит на кроль, чувствует - выбивается из сил. Стал опять пробовать. Нет, не тонется. "Врешь, зараза, все равно утопнешь,"закричал Ефим сам себе и давай нырять на большую глубину, однако все выскакивает наверх, как пробка с "Игристого".

Доплыл безрезультатно аж до середины бухты, видит - как раз зеленый огонь маяка. Тут и пришла ему та идея, из-за которой взял он курс до берега. Не спеша доплыл до скалы, что под маяком, вылез и стал искать каменюку потяжелее. Достал подходящую тяжесть и думает, чем бы привязать до шеи, чтобы тогда уж бултыхнуться вниз, и никакой инстинкт не помешает задуманной операции. Делать нечего, снял ремешок от брюк, заодно сбросил трусы, остался совсем голым. Повесил булыгу спереди, забрался на выступ, еле стоит, а не прыгает. Подумалось ему, что пока будет лететь вниз, каменюка побьет ему все спереди. Взял да и забросил груз через голову назад, а потом, наконец, прыгнул. А прыжка, между прочим, не вышло, потому что камень зацепился выше в скале, а Ефим повис во всей красе над Черным морем. Собственный ремешок сдавил ему горло под подбородком и не было никаких сил у бедняги освободиться от той удавки. Он, конечно, поерзал и приспособился, так что дышать мог, но чтоб повернуться - никак.

Таким неподвижным образом простоял Ефим долго. Одни говорят, что сняли его на другой день, другие - что аж на третий. Я думаю, что это живое распятие красовалось видом на море порядочно, потому когда снимали его, весь спереди был красный от солнца, а спина вся белая. Он и кричал полузадушенным голосом, да место глухое, к тому же под скалой. Пограничник на Толстом мысу ради интереса рассматривал город в бинокль, видит, человек на скале, к тому же голый, а что делает - неизвестно. Поскольку это была уже не линия границы, то сообщили в ОСВОД, может быть, это по их спасательной части. Пришел ихний глиссер, смотрят, на скале над ними обгорелый голый человек и голова набок, как у мертвого. Добрались до него, освободили от удавки да увезли в больницу. Там привели его в чувство, но оставили на недельку, потому что, говорят, обезвоженный был и кожа спереди слазить начала лоскутьями. Ясно, что с нашим солнцем шутить нельзя.

Жена при нем сидела днем и ночью, выхаживала, кормила с ложечки, рыбаки тоже приходили проведать. А когда вернулся Ефим опять на судно, с ним произошло интересное изменение. Он стал совершенно непьющим, а еще все его стали звать Прометей. То был такой древний герой, который тоже долго висел на скале, только тот не сам завис, а какие-то сволочи постарались. Вскоре Ефим не выдержал своей популярности и вместе с женой переехал в Новороссийск. Говорят, что там он тоже не пил.

КОЛЮЧИЙ

У нас полугреков называли суржиками. Что это такое - не знаю, но Колючий как раз был суржик. Он, как и его погибший в войну батька, с шестнадцати лет уже рыбачил. Тогда голодуха была страшенная, на рыбе только и спасались. Таскали ту спасительницу с рыбколхоза, кто как мог.

Как-то в туманную ночь поручили Колючему потихоньку отвести от сейнера баркас с кефалью в назначенное место, что тот и сделал. Только на берегу поджидали его менты. Так он загремел в первый раз в холодные края. Представьте, не назвал никого, всю вину на себя взял, хотя дураку ясно один пацан не провернул бы операцию с полным баркасом рыбы.

Когда отсидел он свои три года и вернулся в наши теплые края, то оказался весь в шикарных наколках, от головы до пяток. Чего только на нем не было, не буду рассказывать за якоря и красоток, это малоинтересно, зато на заднице была во всю ширину морда клоуна, который, когда Митя шел, открывал и закрывал рот.

Да, я не говорил про то, почему он стал называться "Колючий". Нет, характером не был крутой или жестокий, наоборот, обаятельный, с фантазией был парень. Кличка же такая пристала к нему из-за его прекрасных горячих глаз. Не удивляйтесь, что такие комплименты женского пола. Но он действительно был красавец хоть куда. В школе проходили вы про Печорина, про его глаза с огневым блеском? Так вот, не иначе, как с Мити, который Колючий, списывал тот портрет Михаил Юрьевич. Что же касается до женского пола, так он в массовом количестве не мог устоять против обжигающего митиного взгляда, хотя сам он предпочитал некоторые другие увлечения.

Что было, когда Колючий приходил в здравницы на вечера игр и развлечений, трудно то передать. В таких вечерах, кроме всяких "бегом в мешках" и "бегом со связанными ногами", обязательно были популярные танцы по заказу на приз. Тогда там собирался весь город включая пацанов с семиклассным образованием, да и старики приходили, кто пошустрее. Смех был такой, что если кто собирался в бухте половить рыбу при фонаре - пустое дело, вся рыба утекала до открытого моря. Так вот, когда после "русского", "лезгинки" и других гопаков объявлялась "цыганочка", местные ребята начинали интересоваться, тут ли Колючий, когда видели, что тут, ждали, как он будет бить чечетку под тот танец в двадцать два колена.

Не знаю, кто еще мог бить чечетку в двадцать два колена, а он мог. После отсидки он много чего мог: классно играл на гитаре, пел так, что зарыдаешь под четыреста грамм, и бил чечетку. Тогда те, кто бил чечетку, были наперечет и ходили в королях. Таких и было всего двое - Колючий да иника, массовик из санатория "Звездочка", но тот не бил в двадцать два колена.

Короче, когда пойдут под аккордеон первые аккорды "что ты ходишь, что ты бродишь, сербияночка моя" и, как всегда, повыскакивают на площадку две три толстых бабы и замашут руками, на них многие не обращали внимания, а смотрели на Колючего. А тот для понту выламывался, всячески показывая публике, что не желает танцевать, его уже даже выталкивали в круг, а он упирался, говорил, что не в форме, а те еще больше просили, а по всей площадке многие из местных авторитетно заявляли знакомым отдыхающим дамам и даже незнакомым о том, что так чечетку, как тот красивый парень, никто не бьет, потому что такой еще не подрос. Тут уже весь окружающий народ смотрел на Колючего, некоторые даже скандировать начали "про-сим, про-сим". Толстые бабы и те переставали махать руками. Любопытство достигало наивысшей точки всем страшно хотелось увидеть редкого танцора - и в этот момент Колючего наконец выталкивали на середину круга, а может, он делал вид, что вытолкали - фантазер был каких мало.