Александр Каменецкий - Двадцать рассказов
Вот ты и докатился, дружочек, вот теперь все с тобой ясно! Пытался жить по уму, а схлопотал душевную болезнь. Собирай корзинку и ступай куда положено - там обретешь ты настоящий покой, езжай, пока не поздно, пока не повезли... Но ведь до чего же несправедливо устроен мир! Допустим, человек вынашивает грандиозные планы и идеи, рвется куда-то изо всех сил, пытается перехитрить судьбу, а она его макает лицом в грязь, - это еще понятно, поскольку всяк сверчок знай свой шесток, чем выше забираешься, тем больнее падать. Но ведь я вел себя совершенно иначе, выбрал как можно более тихий угол, сознательно отгородившись от всего, за чем может последовать жестокое разочарование, и вот на тебе! Чего я хотел? Обыкновенной, маленькой и очень частной жизни, без непомерных тягот и хлопот, с такими скромными и неброскими радостями, о которых и говорить-то не стоит. И добро бы я еще скрывал ото всех какой-нибудь тайный порок или преступную мысль, подтачивающую изнутри основание моей души, так ведь нет! Попробуй найти душу более чистую и невинную, нежели моя...
И тут Тимофей опомнился. Вот оно что, догадался он с горькой радостью, вот в чем мой истинный грех! Разве не впал я в ужасающую гордыню, стремясь убежать от той обычной, порочной и гадкой жизни, которую ведут все вокруг? Разве не возомнил я себя бог весть кем? Иной человек запросто барахтается в луже, и все сходит такому с рук, а все потому, что грязь ему свойственна, она неотделима от его натуры, без грязи он чувствует себя как голый среди одетых. А я вознамерился было сделаться эдаким аскетом, поставил себя выше людей, изобрел свою собственную идею как жить, но эта идея противоречит естественному, как движение звезд, ходу вещей. Поэтому и получил я по заслугам, и поделом мне.
Он долго плакал навзрыд, понимая, что жизнь его кончена, и скоро вместо одного трупа будут два, и мучил себя горьким сожалением. Кто знает, кем он был, этот умерший, всхлипывал Тимофей, вполне возможно, совсем не злым и загадочным типом, а как раз наоборот. Может, стоило бы с ним иметь дело, наладить какие-нибудь отношения, поближе выяснить, кто он и что он, и чего ему вообще нужно, а там, глядишь, и сошлись бы накоротке. Ведь если не знаешь человека совсем, есть шанс, что он может оказаться гораздо лучше, нежели ты склонен думать, шанс этот ничтожно маленький, но все же нельзя его отрицать совсем. А вдруг - тут Тимофей содрогнулся всем телом - во мне жил настоящий, сильный и полнокровный человек, такой, которым я мечтал когда-то стать, да не стал? Вдруг он действительно был богат и светел душой, обладал разнообразными талантами и способностями, замечательный собеседник и верный товарищ? Вот кто наверняка сумел бы скрасить мое одиночество, которое не столь уж мило, хоть я его и превозношу, дать толковый совет; глядишь, он смог бы направить мою жизнь в нужное русло, рассеять малодушие и скуку, указать на сияющие высоты, к которым по зову сердца надлежит стремиться каждому, сколь ничтожны ни были бы его силы... Однако же, нынче он труп, и воняет, и проку от него никакого.
Уложив все, на его взгляд, необходимые вещи и документы в большую сумку, Тимофей тяжко вздохнул, мысленно попрощался со своей уютной квартирой, с профессией наблюдателя за звездами, с коллегами по службе и даже с самим инспектором, поплотнее затворил окна, отключил электричество, несколько раз все тщательно проверил, а затем вышел на улицу и поплелся в направлении больницы. Стоял, как назло, ясный и солнечный день, взад и вперед сновали по своим делам хорошо одетые люди, девушки щебетали, а дети поедали мороженое. Со всем этим Тимофею предстояло расстаться навсегда, и он, проходя мимо, мысленно кланялся каждому из восхитительных и пестрых проявлений жизни, словно бы прося у них прощения за то, что не в состоянии разделить всеобщей радости бытия, а вынужден теперь брести своей унылой дорогой, чтобы напялить грубую больничную пижаму с застиранным номером на груди и созерцать мир из-за решеток и чугунных заборов дома скорби. Ах, как несправедливо!.. Неужели нет никакого выхода?
"Бежать!" - ослепительно полыхнуло в голове, и по телу пронеслась волнующая электрическая дрожь. Бежать сию же секунду, не медля, куда глаза глядят. Ведь я за многие годы, стыдливо сознался Тимофей, скопил небольшую сумму на черный день - теперь, кажется, самое время пустить эти деньги в ход. Бросить все и бежать прочь отсюда, подальше от всех знакомых, в какую-нибудь дикую и прекрасную страну вроде Парагвая или Полинезии, прибыть туда инкогнито и сразу затеряться в непроходимых джунглях, в песках пустынь, в высоких травах рыжей саванны. Давнее, детское, почти забытое чувство всколыхнуло Тимофея. Он вспомнил и ночные разбойничьи вылазки в соседский сад за сочными твердыми яблоками, и пиратский грот, сооруженный их ватагой у озера, и ледяную горку, с которой летишь на своем портфеле, так что дух захватывает и не помнишь себя от восторга, и особый, ни с чем не сравнимый вкус нечаянной свободы, когда вместо скучного урока ты шагаешь по улице, и до вечера уйма времени, и всего хочется, все можно успеть, и глаза разбегаются, и надо скорее расти, расти, и вырасти, наконец, и взвалить на мощные плечи настоящую мужскую ношу, и нести, и гордиться... На один короткий миг Тимофей сделался совершенно живым и обновленным. Что это я так расклеился, бодро сказал он себе, что это со мной случилось? Так не пойдет; я забрел совершенно не туда, основательно сбился с курса, но надо выбираться. Довольно малодушничать: за все эти годы ты не приобрел ничего, кроме мозолей на ягодицах, вот до чего довели тебя твои завиральные идеи! Торопись, время не ждет, тотчас делай что-нибудь!
Забыв обо всем на свете, Тимофей рванулся бегом вдоль по проспекту, но вдруг остановился у перекрестка, запыхавшись и бессмысленно поводя глазами кругом себя. Куда же это я пойду с трупом? Ведь он воняет и разлагается, он отравляет меня своими миазмами, и куда бы я ни бежал, хоть в Парагвай, хоть в Панаму, хоть вообще на край света, он будет оставаться со мной и отбирать у меня силы. Нет, бежать некуда; уж если отправляться в путешествие, то налегке, да не про меня это сказано. Лучше делать что положено, покуда не отнялся разум, то есть идти в клинику, ибо я болен. В конце концов, медицина не так уж слаба, особенно если не скупиться на деньги и подарки, и как раз ту сумму, которую я собирался было выбросить на бессмысленную поездку, следует уплатить знающему и опытному доктору, который, несомненно, во всем разберется и сделает надлежащие выводы. Пожалуй, если так пойдет дело, то меня не запрут, а если и придется некоторое время полежать в клинике, то выделят отдельную палату и будут хорошо ухаживать. В конце концов, не так уж плохо провести в тепле и чистоте пару месяцев, ровным счетом ничего не делая, зато наслаждаясь любезным вниманием со всех сторон. К тому же, найдется время основательно собраться с мыслями, крепко обо всем подумать, взвесить, и уж если принимать какое-либо важное решение, то, конечно, на трезвую голову. Да, это самое мудрое, что только можно предпринять в моем положении!
Ноги сами вывели его куда следует. Тимофей с опаской, оглядываясь по сторонам в просторном вестибюле с колоннами, потоптался на месте, не зная, что бы предпринять, затем решительно хмыкнул, поднялся по лестнице и постучал в первый попавшийся кабинет. Дверь ему отворил симпатичный румяный доктор в белоснежном колпаке, старомодных круглых очках и с такой же старомодной седой бородкой клинышком, как будто его держали здесь сугубо для того, чтобы успокаивать, вселять надежду и укреплять расшатавшийся дух. И впрямь вид его настолько свидетельствовал о полнейшем благорасположении, что Тимофей тотчас успокоился и даже задумал предпринять кой-какие меры, чтобы не сразу открыть свой недуг.
- Здравствуйте, друг мой, - произнес доктор, ласково оглядывая Тимофея маленькими цепкими глазками мышиного цвета. - Проходите же, не стесняйтесь. Здесь вы находитесь в полной безопасности.
- Спасибо, - сердечно ответил Тимофей.
- На что жалуетесь?
Тимофей помедлил немного и сказал как можно более решительно и твердо:
- Мне нужен рентген.
- Зачем? - искренне удивился доктор.
- Я... я... - замялся Тимофей, - у меня внутри... В общем, я проглотил кольцо с бриллиантом.
- Вы уверены? - лукаво переспросил доктор. - Именно с бриллиантом? Может, это был фианит, кварц или горный хрусталь?
- Нет-нет, - тотчас заверил Тимофей, - именно бриллиант чистейшей воды. Двадцать пять карат. Я хорошо заплачу, если вы обнаружите его. Я даже, может быть, подарю кольцо вам.
- Идет, - согласился доктор, и они прошли в дальнюю комнату, где за тяжелой дверью из свинца Тимофея основательно просветили рентгеновскими лучами.
- Ну, что же вы? - доктор разглядывал снимок так и этак, вертя головой. - Где ваше кольцо? Здесь нет ничего подобного. Быть может, пардон, вы успели уже сходить в туалет?
- А что там еще видно? - нетерпеливо перебил его Тимофей. - Нет ли чего необычного?
