Николай Лесков - Отборное зерно
Мужик Иван Петров был из зажиточных; ел не только щи с мясом, а ещё, пожалуй, в жирную масляную кашу ложку сметаны клал, не столько уже "для скусу", сколько для степенства - чтобы по бороде текло, а ко всему этому выпивал для сварения желудка стакан-два нашего простого, доброго русского вина, от которого никогда подагры не бывает. По субботам он ходил в баню, а по воскресениям молился усердно и вежливо, то есть прямо от своего лица ни о чем просить не дерзал, а искал посредства просиявших угодников; но и тем не докучал с пустыми руками, а приносил во храм дары и жертвы: пелены, ризы, свечи и курения. Словом, был христианин самого заправского московского письма.
Купцу, которого дворянин отборным зерном обидел, благочестивый мужик Иван Петров был знаем по верным слухам как раз с той стороны, с какой он ему нынче самому понадобился. Он-то и был тот, который мог всё дело поправить, чтобы никому решительно убытка не было, а всем польза.
"Он выручал других - должен выручить и меня", - рассудил купец и позвал к себе в кабинет того приказчика, который один знал, с чем у них застрахованные кули на барки нагружены, и говорит:
- Ты веди караван, а я вас где надо встречу.
А сам поехал налегке простым, богомольным человеком прямо к Тихвинской, а заместо того попал к Толмачёвым порогам на Куриный переход. "Где сокровище, там и сердце". Пристал наш купец здесь на постоялом дворе и пошел узнавать: где большой человек Иван Петров и как с ним свидеться.
Ходит купец по бережку и не знает: как за дело взяться? А просто взяться - невозможно: дело затеяно воровское.
К счастию своему, видит купец на бережке, на обёрнутой кверху дном лодке сидит весь белый, матёрой старик, в плисовом ватном картузе, борода празелень, и корсунский медный крест из-за пазухи касандрийской рубахи наружу висит.
Понравился старец купцу своим правильным видом.
Прошел мимо этого старика купец раз и два, а тот его спрашивает:
- Чего ты здесь, хозяин, ищешь и что обрести желаешь: то ли, чего не имел, или то, что потерял?
Купец отвечает, что он так себе "прохаживается", но старик умный улыбнулся и отвечает:
- Что это ещё за прохаживание! В проходку ходить - это господское, а не христианское дело, а степенный человек за делом ходит и дела смотрит - дела пытает, а не от дела лытает. Неужели же ты в таких твоих годах даром время провождаешь?
Купец видит, что обрёл человека большого ума и проницательности сейчас перед ним и открылся, что он действительно дела пытает, а не от дела лытает.
- А к какому месту касающему?
- Касающее этого самого места.
- И в чём оно содержащее?
- Содержащее в том, что я обижен весьма несправедливым человеком.
- Так; нынче, друг, мало уже кто по правде живет, а всё по обиде. А кого ты на нашем берегу ищешь?
- Ищу себе человека помогательного.
- Так; а в какой силе?
- В самой большой силе - грех и обиду отнимающей.
- И-и, брат! Где весь грех омыть. В Писании у апостолов сказано: "Весь мир во грехе положен", - всего не омоешь, а разве хоть по малости.
- Ну хоть по малости.
- То-то и есть: господь грех потопом омыл, а он вновь настал.
- Научи меня, дедушка, - где для меня здесь полезный человек?
- А как ему имя от бога дано?
- Имя ему Иоанн.
- "Бысть человек послан от бога, имя ему Иоанн", - проговорил старик. А как по изотчеству?
- Петрович.
- Ну, сам перед тобою я - Иван Петрович. Сказывай, какая твоя нужда?
Тот ему рассказал, впрочем только одну первую половину, то есть о том, какой плут был барин, который ему отборное зерно продал, а о том, какое он сам плутовство сделал, - про то умолчал, да и надобности рассказывать не было, потому что старец всё в молчании постиг и мягко оформил ответное слово:
- Товар, значит, страховой?
- Да.
- И подконтрачен?
- Да, подконтрачен.
- Иностранцам?
- Англичанам.
- Ух! Это жохи!
Старик зевнул, перекрестил рот, потом встал и добавил:
- Приходи-ко ты ко мне, кручинная голова, на двор: о таком деле надо говорить - подумавши.
Через некоторое время, как там было у них условлено, приходит купец, "кручинная голова", к Ивану Петрову, а тот его на огород, - сел с ним на банное крылечко и говорит:
- Я твоё дело всё обдумал. Пособить тебе от твоих обязательств действительно надо, потому что своего русского человека грешно чужанам выдать, и как тебя избавить - это есть в наших руках, но только есть у нас одна своя мирская причина, которая здесь к тому не позволяет.
Купец стал упрашивать.
- Сделай милость, - говорит, - я тысяч не пожалею и деньги сейчас вперед хоть Николе, хоть Спасу за образник положу.
- Знаю, да взять нельзя.
- Отчего?
- Очень опасно.
- С коих же пор ты так опаслив стал?
Старик на него поглядел и с солидным достоинством заметил, что он всегда был опаслив.
- Однако другим помогал.
- Разумеется, помогал, когда в своём правиле и весь мир за тебя стоять будет.
- А ныне разве мир против тебя стоит?
- Я так думаю.
- А почему?
- Потому что у нас, на Куриной переправе, в прошлом году страховое судно затонуло и наши сельские на том разгрузе вволю и заработали, а если нынче опять у нас этому статься, то на Поросячьем броде люди осерчают и в донос пойдут. Там ноне пожар был, почитай всё село сгорело, и им строиться надо и храм поправить. Нельзя всё одним нашим предоставить благостыню, а надо и тем. А поезжай-ко ты нынче ночью туда, на Поросячий брод, да вызови из третьего двора в селе человека, Петра Иванова, - вот той раб тебе всё яже ко спасению твоему учредит. Да денег не пожалей - им строиться нужно.
- Не пожалею.
Купец в ту же ночь поехал, куда благословил дедушка Иоанн, нашёл там без труда в третьем дворе указанного ему помогательного Петра и очень скоро с ним сделался. Дал, может быть, и дорого, но вышло так честно и аккуратно, что одно только утешение.
- То есть какое же это утешение? - спросил фальцет.
- А такое утешение, что как подоспел сюда купцов караван, где плыла и та барка с сором вместо дорогой пшеницы, то все пристали против часовенки на бережку, помолебствовали, а потом лоцман Пётр Иванов стал на буксир и повёл, и всё вёл благополучно, да вдруг самую малость рулевому оборот дал и так похибил, что все суда прошли, а эта барка зацепилась, повернулась, как лягушка, пузом вверх и потонула.
Народу стояло на обоих берегах множество, и все видели, и все восклицали: "ишь ты! поди ж ты!" Словом, "случилось несчастие" невесть отчего. Ребята во всю мочь вёслами били, дядя Пётр на руле весь в поту, умаялся, а купец на берегу весь бледный, как смерть, стоял да молился, а всё не помогло. Барка потонула, а хозяин только покорностью взял: перекрестился, вздохнул да молвил: "Бог дал, бог и взял - буди его святая воля".
Всех искреннее и оживлённее был народ: из народа к купцу уже сейчас же начали приставать люди с просьбами: "теперь нас не обессудь, - это на сиротскую долю бог дал". И после этого пошли весёлые дела: с одной стороны исполнялись формы и обряды законных удостоверений и выдача купцу страховой премии за погибший сор, как за драгоценную пшеницу; а с другой - закипело народное оживление и пошла поправка всей местности.
- Как это?
- Очень просто; немцы ведут всё по правилам заграничного сочинения: приехал страховой агент и стал нанимать людей, чтобы затонувший груз из воды доставать. Заботились, чтобы не всё пропало. Труд немалый и долгий. Погорелые мужички сумели воспользоваться обстоятельствами: на мужчину брали в день полтора рубля, а на бабёнку рубль. А работали потихонечку - всё лето так с божией помощью и проработали. Зато на берегу точно гулянье стало погорелые слёзы высохли, все поют песни да приплясывают, а на горе у наёмных плотников весело топоры стучат и домики, как грибки, растут на погорелом месте. И так, сударь мой, всё село отстроилось, и вся беднота и голытьба поприкрылась и понаелась, и божий храм поправили. Всем хорошо стало, и все зажили, хваляще и благодаряще господа, и никто, ни один человек не остался в убытке - и никто не в огорчении. Никто не пострадал!
- Как никто?
- А кто же пострадал? Барин, купец, народ, то есть мужички, - все только нажились.
- А страховое общество?!
- Страховое общество?
- Да.
- Батюшка мой, о чём вы заговорили!
- А что же - разве оно не заплатило?
- Ну, как же можно не заплатить - разумеется, заплатило.
- Так это по-вашему - не гадость, а социабельность?!
- Да разумеется же социабельность! Столько русских людей поправилось, и целое село год прокормилось, и великолепные постройки отстроились, и это, изволите видеть, по-вашему называется "гадость".
- А страховое-то общество - это что уже, стало быть, не социабельное учреждение?
- Разумеется, нет.
- А что же это такое?
- Немецкая затея.
- Там есть акционеры и русские.
- Да, которые с немцами знаются да всему заграничному удивляются и Бисмарка хвалят.
