Павел Нилин - Дурь
А судьи еще не выходили.
- Вот и разведут нас сейчас с тобой в разные стороны. И, наверно, уж навсегда. - Это сказала она, чуть наклонившись ко мне.
- Так будет лучше всего. - Это сказал я.
- И все-таки не могу я понять, весело сейчас тебе или ты только напускаешь на себя? - опять заговорила она, помолчав. - Мне-то хорошо понятно, что такого мужа, каким был ты еще недавно для меня, я уже не встречу никогда. Но ведь и ты, Коленька, поимей в виду, бабы такой, как я, беспутной, но честной и чистенькой, не сыщешь тоже. Никогда не сыщешь, хоть и станешь тосковать...
- Это ты-то честная и чистенькая? - взглянул я на нее. И весь было затрясся от ярости.
- А ты еще не понимаешь это? - будто удивилась она. - До сих пор не понимаешь? Ну ничего, потом, может, когда-нибудь поймешь. Желаю тебе...
И отошла, как-то особо аккуратно подобрав юбку, пересела на другую скамью.
После суда я еще хотел заговорить с ней, договориться насчет Эльвиры. Но она уже, как глухонемая, смотрела на меня, и глаза ее, большие, светлые, будто потухли.
В тот же день к вечеру я зашел на работу к Манюне, где сидел этот вечный ее жених Журченко. И он с ходу начал хвалить меня, что я развелся.
- Ну вот, мол, и правильно. Надо, мол, когда-то было разрубить этот узел. Я даже, - говорит, - удивлялся и раньше, что ты такой видный мужчина терпел такой позор с такой женщиной. Не такая, - он говорит, - теперь эпоха, чтобы нам, мужчинам, унижаться перед женщинами...
А уж какой он сам мужчина - это и выразить невозможно. Будто кожаный мешок, набитый салом. Слушать его мне было противно. И я даже хотел ему тогда кое-что сказать в том смысле, что это, мол, не ваше дело. Но Манюня остерегла меня глазами: воздержись, мол, Николай. И повела меня немедленно в их служебный буфет на шестом этаже. Ну, конечно, по тому она и повела, что боялась, что я обязательно что-то такое брякну ее жениху. Я же не люблю, когда меня учат или наставляют.
В буфете сидела очень приятная, гладко причесанная девушка. Мне даже понравилось, как она по-особенному деликатно пьет чай.
- Это Наташа, познакомьтесь, - сказала мне Манюня. И девушка эта Наташа привстала, чтобы поздороваться со мной.
Не помню теперь, как это получилось, что после буфета примерно через час я снова увидел ее уже на улице. Она шла к автобусу. Я почти что проводил ее до автобуса. Потом Манюня мне сказала:
- Ты понравился Наташе. Она говорит, что ты человек, должно быть, добрый и, видать, еще не нашедший счастья. И что ей было очень интересно, что ты рассказывал о Дальнем Востоке...
Вот на этой Наташе я и женился вскоре.
Все совпало будто очень хорошо. Дом, который строили лет пять, наконец достроили. И этот Журченко, Манюнин жених, все сделал так, что мне совершенно неожиданно дали в этом доме однокомнатную, маленькую, но со всеми, как положено теперь, удобствами квартирку.
Свадьбу я закатил такую, что все просто ахнули. Всю посуду и закуски брали, не поверите, из ресторана "Памир". Четыре новых "Волги"-такси везли нас с гостями сперва на регистрацию, потом на квартиру. Два гармониста и гитарист, может, не хуже того плешивого, - вот как сейчас их вижу, играли весь ужин, без перерыва, до двух часов ночи.
И, главное, я скажу, всех просто поразила красотой своей невеста моя. Все так и говорили:
- Ну, Колька Касаткин и выхватил себе жену. Молодая. Образованная. Учительница. Куда там Танюшке Фешевой.
И Журченко на свадьбе мне сказал:
- Вот это действительно супруга. Это не какая-нибудь "подай-унеси".
А Танюшка, - уже дней через несколько мне рассказывали, - всю нашу свадьбу - вернее, весь ужин наш с музыкой - простояла напротив нашего дома и как будто ждала кого-то под дождем. И даже плакала - добавляли женщины.
И вот после этого разговора точно что-то случилось со мной, будто испортили меня, как говорилось в старину.
Ведь и свадьбу такую я устраивал как бы из мести, как бы желая всем показать - и в первую очередь бывшей моей жене, - что я не последний какой-нибудь навозный жук, что я в силе и в средствах взять и красавицу-невесту, и отпраздновать свадьбу всем на зависть и на удивление.
И все будто так и должно было быть. Но я вдруг сон потерял и интерес к моим занятиям, к моей, словом, работе. Хотя меня перевели на дневную смену. Но я что днем, что ночью - как сонная муха.
А у меня молодая жена. Моложе прежней, можно сказать, почти что на четыре года.
И так получилось, что и мамаша моя и вся родня просто прикипели к Наташе. Насколько они не ценили и даже осуждали Танюшку, настолько они теперь превозносили Наташу. И хороша собой. И хозяйка замечательная. И о муже печется. И родню уважает. Ну что еще, кажется, надо?
А я - в расстройстве. Даже не знаю, как объяснить. С работы иду и вдруг замечаю, что вроде не туда иду. То есть не на новую свою квартиру, не к новой своей жене, а туда, где раньше жил, с Танюшкой, с Эльвирой, где они и сейчас живут. И может, даже Танюшка кого-нибудь в этот момент принимает, когда я в ее сторону иду. Может, опять там этот старый крашеный дьявол Костюков. А мне вроде того все равно. И в то же время как будто обиднее даже, чем раньше.
Поставили мы себе на новую квартиру телефон. И Наташа завела порядок звонить мне, если я дома, когда она кончает работу, и спрашивать, не пообедать ли нам вместе, не пойти ли вместе в кино, ну, словом, как это заведено у всех остальных, как вроде того что положено.
Только после я понял, что получаюсь, похоже, как под контролем.
А мне пришла, например, фантазия зайти к Танюшке навестить мою дочь Эльвиру. Значит, что же, надо докладывать об этом Наташе? А я не хотел докладывать. И врать не хотел.
Просто вечером, никому ничего не говоря, вышел из дому и поехал на автобусе на улицу партизана Зотова, где я раньше жил. В это время Эльвира уже должна была быть доставлена из детского сада. И Танюшка чаще всего в эти часы была дома.
Приезжаю, нету их. Туда-сюда. Спросить не у кого. Выхожу на улицу, идет наша бывшая соседка. И в отдалении, вижу, появляется сию минуту моя жена Наташа. Меня это как-то нехорошо кольнуло. Но я все-таки поздоровался с соседкой.
- Татьяна? Так она уж давно, с неделю, наверно, в больнице, - говорит соседка. - А Эльвиру вторая бабушка в деревню забрала.
"Где, в какой больнице?" - надо бы мне расспросить о моей бывшей жене.
А Наташа - вот она, уже подошла к нам. И я при ней постеснялся спросить у соседки адрес больницы. И соседка прошла. А я сам себе стал противен за свою робость. Чего ведь особенного? Это же не секрет, что я тут жил и что живет тут моя бывшая жена. И тем более - дочь моя.
- А я хватилась тебя, - говорит Наташа, - и почему-то подумала, что ты, наверно, поехал сюда, на партизана Зотова. А мне тут к фотографу было надо. - И расстегивает сумочку и показывает конверт с фотографиями. Значит, правильно, ей надо было к фотографу. А я уж думал, не шпионит ли она за мной. - Ну что ты, - спрашивает, - был у них?
И так хорошо она это спрашивает, будто они тоже ее родные или знакомые и она просто интересуется их жизнью.
- Нету, - говорю, - их дома. И где они - неизвестно. Бывшая моя жена вроде того что в больнице...
- В больнице? - как бы испугалась Наташа. - В какой? Не знаешь? Что ж ты не узнал у соседей? Пойди спроси...
В больнице вместо Танюшки я увидел почти что старую женщину с серым лицом. И только по табличке на кровати с моей фамилией можно было определить, что это бывшая моя жена - Касаткина - Фешева Татьяна Гавриловна. Волосы у нее были теперь как наклеенные и на висках даже слиплись.
- Что с тобой? - спрашиваю.
- Ты что, разве сам не знаешь, что бывает с женщинами? - говорит она вроде с улыбкой, но глаза уже как потухшие лампочки. Как потухли они тогда в народном суде, так и остались в таком состоянии. - Спасибо, - говорит, что пришел, но, умоляю тебя: не приходи больше. Не могу, не хочу тебя видеть. Ты противен мне. И этот виноград из твоих рук мне противен...
Уж, кажется, лучше не скажешь. Правда? Уж, кажется, все сказала. Повернуться бы мне и уйти. Тем более женщины с других коек все это слышали и смотрели на меня. "Ведь женщинам до всего есть дело, даже до того, что их вовсе не касается".
А я говорю:
- Танюшка, неужели ты все, положительно все позабыла?
- Нет, - говорит, - я ничего как раз не забыла. Уйди, умоляю тебя. Будь человеком.
- Ну как хочешь, - говорю. И чувствую, как зло закипает во мне, как тогда, когда я увидел ее с Костюковым. Пусть Костюков и ходит к ней сюда в больницу.
Наташа сперва ни о чем на расспрашивала меня. Только дней пять спустя говорит:
- Надо бы тебе, пожалуй, опять пойти к Татьяне. Или уже выписали ее?
- Не знаю, - говорю. - И не интересуюсь.
- Странно, - говорит Наташа.
- Ничего странного, - говорю, - не вижу. Ну чего я буду к ней ходить? У меня же есть жена...
- Странно, - опять говорит Наташа. И вроде того что еще что-то хочет сказать, но, похоже, стесняется, что ли.
4
В этот вечер я впервые сильно напился и сидя уснул, даже смешно подумать, на площадке у застекленной стены этого самого кафе на пристани, где работает Танюшка. Как уж я попал сюда - не могу понять.
