Юрий Нагибин - Срочно требуются седые человеческие волосы
- Чудесное вино! - сказал он. - Похоже на Цимлянское.
- Это перекисшая хванчкара, - спокойно пояснил художник. - Не выдерживает перевозки.
Пришли два молодых поэта. Их приход не вызвал особой сенсации, видимо, они были здесь свои люди. Художник представил их Гущину.
- Беляков и Гржибовский - пииты!.. А это, - обратился он к поэтам, Сергей Иваныч, человек порядочный, не вам чета, авиационный инженер.
Белякова это сообщение ничуть не взволновало, а Гржибовский как-то странно, исподлобья глянул на Гущина, затем перевел взгляд на Наташу.
Беляков, мальчик лет девятнадцати, тоненький, с круглым детским личиком, сразу начал читать стихи звучным, налитым баритоном, удивительным при его мизерной наружности. И стихи были крупные, звонкие, слегка напоминающие по интонации есенинского "Пугачева", но вовсе не подражательные.
- Здорово! - от души воскликнул Гущин. - Как свежо и крепко... словно антоновское яблоко!
- Свежий образ! - иронически сказал Гржибовский, рослый, красивый молодой человек, Наташиных лет.
Гущин смешался.
- Образы - это по твоей части, - заметила Наташа - Только ты не очень-то нас балуешь.
- Почему? - самолюбиво вскинулся Гржибовский. - Есть новые стихи.
Негромким, но ясным, поставленным голосом он прочел коротенькое стихотворение об одиноком фонаре и ранеными глазами взглянул на Наташу.
- Очень мило! - равнодушно сказала она. Поэт вспыхнул и отвернулся.
- Серега, выпьем на "ты"? - предложил художник Гущину.
- С удовольствием, - чуть принужденно отозвался тот.
Они сплели руки, осушили бокалы и поцеловались, причем художник вложил в поцелуй всю свою бьющую через край энергию.
- Пошел к черту! - сказал художник свирепо.
- Пошел к черту! - вежливо отозвался Гущин. Художник стиснул ему руку.
- Нравишься ты мне. Костяной ты человек и жильный. Тебя ветром не сдует.
Красивый поэт Гржибовский запел под гитару смешную и трогательную песню о стране Гиппопотамии.
В разгар пения в мастерскую ворвался темноволосый юноша и с ходу обрушился на хозяина:
- Значит, Верещагин гений и светоч? На него шикнули, он зажал рот рукой. Поэт оборвал песню и отбросил гитару.
- Почему вы перестали? - обратился к нему Гущин.
- А кому это нужно! - неприязненно отозвался поэт.
- Так Верещагин светоч и гений? - снова кинулся на хозяина вновь пришедший.
Тот, рванув на себе ворот рубашки, как древние ратники перед битвой, грудью стал за Верещагина:
- Ты сперва достигни такого мастерства!..
- Ерунда - фотография.
- А колорит - тоже ерунда?
- Колорит? - язвительно повторил вновь пришедший. - Колер у него, как у маляров, а не колорит.
- П-прошу покинуть мой дом! - от бешенства художник заговорил "высоким штилем".
- Да ноги моей у тебя не будет, натуралист несчастный!
- Мальчики, мальчики, будет вам! - кинулась к ним Наташа. Опомнитесь, как не стыдно!
Художник и его оппонент дрожащими руками взялись за бокалы.
- Только ради Наташки, - с натугой проговорил художник. - Твое здоровье!
- Наташа, только ради тебя, - в тон отозвался темноволосый, - твое здоровье!
И они чокнулись.
Гущин почувствовал внезапную усталость и заклевал носом.
Он борол сонливость, улыбался вновь прибывшим: печальному
Мефистофелю, оказавшемуся видным
режиссером, и девушке с бледным русалочьим лицом,
Она сразу подсела к Гущину и спросила таинственным
голосом:
- Я из "Смены". Как вы оцениваете современную молодежь?
- Прекрасная молодежь! - от души сказал Гущин. - Горячая, заинтересованная...
- Благодарю вас, - сказала русалка тем же намекающим на тайну голосом, но дальнейшего Гущин не услышал - он задремал.
Правда, сквозь дрему он услышал еще, как Наташа сказала:
- Оставь человека в покое, дай ему отдохнуть. Порой в его сон проникали и звуки гитары, и пение, и разговор, то разгорающийся, то затихающий, словно пульсирующий. Но видел он другое застолье, в собственной, только что полученной, новенькой квартире, много лет назад. Он видел свою жену в пору женского расцвета, с молодыми, горячими глазами, и себя, лишь начавшего седеть, и молодых своих друзей, и золотоволосого юного Зигфрида возле Маши.
Кто-то трогает струны гитары, кто-то просит "Ну, подбери мне "Враги сожгли родную хату", кто-то спорит.
Юный Зигфрид показывает восхищенным зрительницам, как можно согнуть в пальцах трехкопеечную монету.
- Сережа, согни монету! - требует Маша.
- Я не сумею.
- Нет согни, я хочу!
Гущин добросовестно пытается выполнить приказ жены, но у него ничего не получается.
- Не огорчайтесь! - говорит Зигфрид. - Я специально тренировался по японскому методу.
- Зачем инженеру по электронике такие сильные пальцы?
- Мне нравится заставлять себя. Например, я решаю: буду гнуть монеты, как Леонардо да Винчи, и гну!
- Лучше бы решили так писать и рисовать.
- Это, видите ли, сложнее, - натянуто отозвался Зигфрид.
- Вы никогда не терпите поражений? - спросила Маша.
- Наверное, у меня все впереди, - ответил тот многозначительно.
Гость с гитарой чересчур лихо рванул струны. Гущин сделал большие глаза
- Разбудим Женю...
- Твоя дочка и не думает спать, - сказала Маша. - Накрылась одеялом и читает "Дневник горничной".
Гущин поднялся и прошел в соседнюю комнату.
Женя, лежа в постели, упоенно читает толстенный роман. Когда отец вошел, девочка повернулась и вся как-то расцвела ему навстречу. Он наклонился и поцеловал ее.
- Фу, ты пил, папа, - сказала девятилетняя Женя. - У тебя губы горькие.
- Я больше не буду, - пообещал Гущин, - как "Дневник горничной"?
- Это "Консуэло".
- Скучновато - да?
- Смертельно, но все наши девочки зачитываются.
- Какая программа на завтра?
- Только не планетарий.
- Может быть, кафетерий?
- В сто раз лучше!
- А зоопарк?
- Надоело! Опять катание на ослике и вафли с кремом
- Ты знаешь, одного мальчика спросили, что ему больше всего понравилось в зоопарке.
- Ну?!
- Он ответил вроде тебя: вафли с кремом.
- Неглупо! Знаешь, полетим на Луну!
- Ого, начинается ломанье. Я ушел.
- Подожди!.. - страстный детский вскрик ударил Гущина в сердце.
Девочка обняла отца, прижалась к нему всем худеньким телом.
- Не уходи!
- Ну что ты, дурочка, - растроганно сказал Гущин. - Хочешь, я всех выгоню, а мы с мамой придем к тебе?
- Ты один, без мамы.
- Ну, хватит! Пойду взгляну, как там веселятся, и вернусь.
Гущин вошел в столовую - пусто. Грязные тарелки и рюмки на столе, горы
окурков, сдвинутые стулья - противный беспорядок покинутого людьми
праздника. В холодец вставлена крышка от папиросной коробки, на ней
написано: "Ушли к Кругловым. Догоняй".
Записка как записка, но почему-то Гущин изменился в лице и слишком
поспешно бросился к двери...
Спящий Гущин вздохнул, как застонал.
Возле него сразу оказалась Наташа
- Сергей Иваныч, вам нехорошо?
Гущин не ответил, он опять дышал ровно и спокойно.
К Наташе подсел поэт Гржибовский.
- Так он подцепил тебя на улице?
- Нет, это я его подцепила, - спокойно прозвучало в ответ.
- Вот не знал за тобой такой привычки!
- Я тоже не знала.
- И все-таки это свинство - так одеваться! - с бессильной злобой сказал поэт. - Сейчас не военный коммунизм.
- Странно, - сказала Наташа, - я даже не заметила, как он одет.
- Обычно ты замечаешь.
- Ну да, когда нечего больше замечать.
- Почему ты злишься? - горько спросил поэт.
- Я? Мне казалось, это ты злишься.
- Скажи, только правду. Чем мог тебе понравиться такой вот пыльный человек?
- Мне с ним надежно. Не знаю, как еще сказать. Я чувствую себя защищенной.
- А со мной беззащитной?
- Ну конечно, ты же боксер перворазрядник, можешь уложить любого, кто ко мне пристанет. Но я не о такой защищенности говорю.
- Может, он скрытый гений?
- Думаю, что он хороший специалист. Знает свое дело.
- И все?
- Это немало. Мы знакомы с тобой лет семь, а ты все тот же: начинающий поэт, актер-любитель и боксер-перворазрядник. Так начнись же как поэт, или стань профессиональным актером, или, на худой конец, - мастером спорта.
- Ты никогда не была жестокой, отчего вдруг?...
- Мне не приходилось никого защищать. А ты вынудил меня это делать.
Гущин вздохнул, открыл глаза и сразу зажмурился от
яркого света На лице его заблудилась растерянная
улыбка, словно он не мог взять в толк, где находится. И
тут он услышал Наташин голос
- Вы устали, Сергей Иваныч, давайте я подложу вам под голову подушку.
- Спасибо, - смутился Гущин. - Я не умею пить. Отвык.
- Никто не умеет. Хотя и привыкли. Пойдемте, Сергей Иваныч.
- Куда же? - огорчился художник. - Мы только разгулялись.
- Гуляйте на здоровье, а Сергей Иваныч устал! - решительно сказала Наташа
Художник сжал Гущина в объятиях, поцеловал и прошептал, скрипнув зубами:
