Развилки - Владимир Александрович Дараган
Вскоре бутылка опустела, Натали сходила к себе еще за одной, принесла какую-то закуску. Потом как-то получилось, что ночь мы провели с ней вместе, оба остались очень довольными, но ни я, ни она не придали этому большого значения.
На следующий день я прошел по маршруту, о котором мне рассказывал Никита. Повторить все в точности мне не удалось — на площади Сен-Сюльпис заканчивалась подготовка к Рождеству. Со стороны это выглядело как большая стройка. Фонтан со львами был закрыт, непрерывно подъезжали грузовики, загруженные какими-то металлическими конструкциями, за забором жужжали электрические сверла и отвертки, слышен был лязг от падающих железных труб, окрики рабочих. В общем, находиться на открытой веранде кафе, где блаженствовал Никита, мне не удалось. Да и день выдался туманным, сырым, совсем не подходящим для холодного пива. Я выпил кофе, прошел мимо собора Парижской Богоматери, где-то съел пиццу и направился на площадь Вогезов. Там сел на скамейку, надеясь, что именно тут сидел Никита, пытался задремать, но ко мне никто не подошел, никто не спросил, что со мной случилось.
На следующий день я прошелся по своему любимому маршруту вдоль бульвара Сен-Жермен, пообедал в любимом кафе Камю и Сартра, попытался с ними «побеседовать», но беседа не клеилась. Сартр завел свою шарманку об абсолютной свободе выбора, что надо поступать так, как подсказывают собственные ценности и убеждения, а не следовать за мнениями толпы и текущей моде. Камю сказал, что надо исходить из того, что мир бессмыслен, и смыслы надо создавать самому через действия. Старые песни, которые я не вполне понимаю. Вот что должен быть сделать Никита, если следовать их учениям? По Сартру он не должен был даже думать об Алене — вряд ли его убеждения были сделать Ирину несчастной. По Камю ему надо было переспать с Аленой, а потом найти в этом глубокий смысл. Все это я сформулировал после бокала коньяка, остался очень довольным, что положил обоих философов на лопатки, решил, что Парижа мне достаточно и надо лететь к Алене.
Глава 23. Дрова и книга
— Дров у тебя маловато, — сказал Костомоев, сваливая поленья на железный лист около печки. — Надо бы в лес сходить. Я в сенях пилу и топор видел. Ты как?
Ну да, если так топить, то дрова закончатся через месяц. Костомоев любил тепло и дров не жалел. Я не противился, думал, что его отпуск скоро закончится, он уедет, и можно опять начать режим экономии.
— В лес можно, у бабки есть санки, — сказал я. — Давай завтра с утра.
Костомоев покачал головой.
— С утра самая рыбалка, лучше вечером. А давай прямо сейчас? Фонарь у меня есть, хоть одни санки привезем, все спокойнее будет.
Я представил ночной лес, стаю волков, непонятные огни.
— Волков не боишься?
Костомоев хмыкнул.
— Нас двое, ружье возьмем. Ты заметил, что по вечерам уже никто не воет? Дед, наверное, их вожака подстрелил, они и ушли.
В чем-то он был прав. Вечера были спокойными, тихими. Пару раз я выходил вечером на улицу, но никаких огней в лесу не заметил. Все так, но идти ночью в лес, пусть даже с ружьем…
— Нормально все будет, — голос у Костомоева был бодрым, даже веселым. — Один с ружьем, второй с топором. Мы так на медведя можем пойти.
Трусом я себя не считал, но какой-то холодок по спине пробежал. Представил, как мы с ружьем и топором отбиваемся от стаи волков, решивших отомстить за смерть вожака. Сказать ему об этом?
— Я один могу завтра днем сходить, — предложил я. — Ты на рыбалку, я в лес.
— Ну, как знаешь, — Костомоев поднял руки, — ты хозяин, я помочь хотел.
Тут он заметил ноутбук, который я забыл убрать с обеденного стола.
— Много написал, — спросил он, показывая на ноутбук пальцем.
— Так…, — я пожал плечами, — хотелось бы больше.
Костомоев сел за стол, закурил.
— Больше не надо. Сейчас ни у кого нет времени длинное читать. Я иногда у своих сотрудников страницы в соцсетях просматриваю. Хочу знать, какие у них проблемы, о чем думают. А то сам понимаешь, времена такие, кого-то нужно вовремя остановить, а то и нагоняй дать. Мне нравится, когда они коротко пишут. Вот я на фоне пляжа, вот моя собака тапок сгрызла, вот я кино посмотрел и другим не советую. А один умник постоянно целые простыни накатывает. Было бы по делу, а то философствует, других учит. Надо, говорит, перед собой цели ставить и из зоны комфорта выходить. А сам весь в кредитах, в офис бутерброды на обед носит. Тебе бы философу сначала в зону комфорта самому попасть, а потом учить из нее выходить. А то он такие зоны только в сериалах видел. Я в его опусах дальше десяти строк ни разу не продвинулся. И пишет, главное, все подряд. Ни тебе абзацев, ни пустых строк. Читать невозможно. Потом я подумал, что всяким вольнодумцам не надо писать иносказательно. Пиши вот так — предложения в десять строк и весь текст сплошной строкой. Никто не прочитает, это лучше всякого шифра.
Закончив этот монолог Костомоев, включил радио, послушал минут пять новости, выключил.
— Неужели этому кто-то верит? — спросил он. — На полных дебилов рассчитано.
— Есть и другие источники информации, — сказал я изъезженную фразу.
— Кому охота ковыряться, сравнивать и думать? — мгновенно ответил Костомоев. — Думать никто не хочет, а тут включил и уже знаешь, как именно надо думать и во что верить. Ладно, все это старо. Я знаю, чем закончится эта пьеса, ее сценарий мне не нравится, но я ничего не могу изменить. Хрен с ними, скажи лучше, куда ездил? Я слышал, ты в Европе побывал, перед тем, как тут застрять.
Я рассказал про Никиту и Ирину. Костомоев слушал внимательно, не перебивая. Когда я дошел до Алены, он поднял ладонь, попросил остановиться, достал из сумки бутылку коньяка, налил полстакана, залпом выпил, закурил, минуты три молчал, потом медленно произнес:
— Я эту историю от Натальи знаю. Вот только продолжение у нее хреновое. Я так и думал, что Никита дурак. Говорят, что он был неплохим физиком, так и сидел бы в лаборатории. Протоны всякие, электроны, осциллографы… Людей он не знает, никто не может понять, как он свой бизнес раскрутил. Почему потерял — это понятно. Но как раскрутил? Думаю, что, если бы не Ирина, сидел бы он где-нибудь в подвале, графики рисовал, да статейки бы кропал. «К вопросу о новых свойствах…», например. Ирина как-то сказала, что он романтик. Тьфу на него, романтики — это из девятнадцатого века. Сейчас надо людей понимать, чтобы жить нормально. Что за мужик, если он ничем не интересуется. Я бывал у них, как-то даже Новый год вместе встречали. О чем не начнешь с ним говорить, он только плечами пожимает. Охота, рыбалка, автомашины — все мимо. Да и на свою фирму он большой хрен положил, ходил, страдал непонятно от чего. А с Аленой он вообще попал. Неужели не понял, что она из себя представляет?
Ага, сейчас начнет самое интересное! Я закрыл компьютер, приготовился слушать.
— Знаю я таких девиц, общался по самое не могу. Поговоришь минут пять — сплошная романтика. Италия, Тоскана, кипарисы, лунные ночи, звезды над холмами. И никаких разговоров о деньгах или побрякушках. А внутри дикая смесь этой самой романтики с эгоизмом и расчетом. Думаешь, почему она на Никиту запала? А потому, что у него фирма и он на «мерседесе» приехал. А будь он водителем трамвая, то вся романтика была бы побоку, кормила бы сухими омлетами и пусть говорит за это спасибо. И никакого вина при заезде. Вот вам ключи, ваш дом за углом направо. Говоришь, что она своего Андреа в Москве отловила? Бедного фотографа на удочку поймала? Ха, она узнала, что у него усадьба в Тоскане. Будь он
