Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле
Они смотрят на меня в некотором замешательстве.
– Хорошо, – отвечает женщина, – обсудим это позже.
Она приглашает занять место сзади, а Юлия остается в центре зала.
– Юлия Фишер, – произносит женщина, сверяясь с лежащим перед ней списком. – Ты говоришь по-немецки, по-английски и немного по-французски.
– Совершенно верно, – отвечает Юлия, слегка прикоснувшись к животу.
– Что ты будешь исполнять?
– Монолог Соланж из «Служанок» Жене.
Женщина кивает.
– Можешь начинать.
Юлия садится на стул, надевает серьги фламенко и хозяйственные перчатки, делает глубокий вдох.
– «Вопите, если хотите. Вы можете даже испустить последний крик, Мадам! Наконец-то! Мадам мертва! Она лежит, распростертая на линолеуме… задушенная кухонными перчатками»[80].
Она разглядывает свои руки в резиновых перчатках цвета фуксии и продолжает монолог с нужной интонацией и соблюдением пауз, пока вдруг не забывает текст. Юлия бросает на меня испуганный взгляд. К счастью, я слежу за речью по оставленному ею сценарию, поэтому стараюсь как можно четче произнести слова губами, в надежде, что она сможет их разобрать. Трюк удался. Юлия подхватывает нить и, несмотря на произнесенную повторно реплику, успешно доходит до конца. Не считая этой маленькой оплошности, все получается даже лучше, чем на репетиции.
Посовещавшись между собой, члены комиссии поворачиваются ко мне.
– Подойди, пожалуйста, – приглашает меня голубоглазый парень.
Поезд на полном ходу совершает резкий поворот, мой желудок сжимается. Они смотрят на меня с нейтральным выражением лица. Я до последнего надеялась, что меня не вызовут.
– Имя? – спрашивает женщина.
– Олива Вилла. Родилась в…
– Об этом сообщишь потом в секретариат. Опыт работы в театре?
– Опыта нет.
– Кого ты будешь играть?
– Нину из «Чайки».
Женщина кивает и отмечает что-то на листе бумаги.
– Можешь начинать.
Я двигаю стул левее и присаживаюсь на край, слегка расставив ноги. Чтобы не смотреть на членов жюри, я пытаюсь сконцентрировать внимание на фрагменте стены над их головами. Я стараюсь ухватиться за простые детали: двигаю стул, поправляю платье, убираю волосы за уши.
Я с ужасом думаю, что от напряжения у меня может пропасть голос, но, как по волшебству, слова начинают выходить из меня легко и непринужденно, они вибрируют в воздухе, и мне начинает казаться, что их произносит кто-то другой. Страх бесследно уходит, я говорю так быстро, что перестаю различать происходящее. Я вижу только сидящего за столом Треплева, сад за окном, заброшенную сцену, гостиную Сорина, освещенную керосиновой лампой, снег и шубы. У моих ног лежит мертвая чайка. Чем дольше я говорю, тем сильнее вживаюсь в роль. Я становлюсь Ниной, ее слова принадлежат мне. Я играю для тети. Время как будто ускорилось, но монолог уже подходит к концу.
– «…И когда я думаю о своем призвании, – неожиданно для себя самой я поднимаюсь со стула, – то не боюсь жизни».
Прежде чем спуститься со сцены, я выдерживаю паузу.
Набравшись смелости, я поднимаю взгляд на преподавателей. Они по-прежнему сидят с непроницаемыми лицами. Кажется, лишь во взгляде старшего члена жюри промелькнула какая-то искра. Но только я пытаюсь ее разгадать, как нас уже благодарят и приглашают покинуть зал.
– Ну сколько можно вас ждать! – Виктор встречает нас во дворе школы.
Возможно, от избытка адреналина, от неожиданности встречи, а может, благодаря чувству глубокого удовлетворения, так или иначе, я позволяю ему себя обнять. Он пахнет землей, а не одеколоном, как Бернардо.
– Ну что, поехали? – спрашивает меня Виктор.
Только сейчас я замечаю объемистый рюкзак, лежащий у его ног.
– Я взял с собой спальный мешок: на случай, если придется ночевать на улице.
– Куда поехали, Виктор?
– В Камарг! Мы доедем на метро до Триумфальной арки и уже оттуда отправимся автостопом.
Я оглядываюсь по сторонам в поисках Юлии. Видимо, она ушла с Одеттой. При выходе из актового зала я сообщила ей, что она была великолепна и что ее непременно примут в школу. Она же ответила, что я просто создана для роли Нины.
– А еще я захватил зубную щетку и платье из твоего чемодана.
Из моего чемодана? Виктор рылся в моем чемодане? Неприятное чувство, вызванное чужим вторжением, вдруг сменяется неожиданно теплым и уютным ощущением близости.
– А как же пижама, маска для сна, беруши, лекарства, косметичка?
– Я уверен, ты сможешь обойтись без всего этого. – Виктор поправляет берет.
Он одет так же, как в тот день, когда я увидела его впервые: футболка в пятнах, вельветовые брюки и ботинок с развязавшимися шнурками.
Мимо нас проходит домохозяйка-убийца и с натянутой улыбкой оглядывается на Виктора. Он кивает ей без особого энтузиазма.
– Ты с ума сошел, – говорю я. – Нельзя просто взять и уехать.
– Иногда нужно либо уезжать по первому зову, либо не уезжать вообще.
Мы встречаем Юлию в баре Le Mauri 7 в компании Одетты.
– Юлия, мы уезжаем, – сообщаю я. – Всего на несколько дней.
Идея такова: это будет прощальная поездка. Мы уедем на несколько дней, а потом я вернусь в Италию. Я вернусь к тому, на чем остановилась, наведу порядок во всем. Я налажу отношения с Бернардо, устроюсь на работу, обставлю новый дом и выйду замуж. Может быть, теперь самое время сесть на диету. Мы заведем щенка лабрадора. В свободное время я опять буду решать судоку.
– Вы сейчас похожи на Бена. – Юлия грустнеет.
– Мы едем посмотреть на фламинго, а путешествовать будем автостопом, – отвечаю я. В глубине души я надеюсь, что ей удастся найти аргумент, чтобы отговорить меня от этой поездки.
– Автостоп – это прекрасно! – вместо этого восклицает она.
Я понимаю, что она говорит это ради меня и что эти слова даются ей тяжело. В неожиданном порыве я обнимаю ее и прижимаю к себе.
– Ты справишься?
Она кивает.
И только потом задумываюсь: а справлюсь ли я?
Я отправляю сообщение отцу: обещаю ему, что испеку морковный пирог «шиворот-навыворот» по рецепту одной подруги, когда вернусь. Основа пирога низкокалорийная, так что мама тоже сможет его попробовать. «Как поживают растения? – спрашиваю я. – Принесли ли садовые работы свои плоды?» Я добавляю, что через несколько дней буду дома, обещаю. Я говорю это уже в который раз, но сейчас и сама в это верю.
Когда мы приходим на набережную, выясняется, что Джон и Хиллари тоже готовятся к отъезду.
– Вы уезжаете?
Им приходится повторить это несколько раз. Не могу поверить, что если бы мы не зашли попрощаться, то никогда бы его больше не увидели.
Джон взволнованно объясняет, что сегодня утром под мостом, где он обычно оставляет вещи, которые не носит с собой, нашел конверт.
– И что, вы думаете, в нем было? – Он держит нас в напряженном ожидании.
– Что же? – вторим мы ему.
– Деньги. Много-много денег! И ни одной строчки с пояснениями.
– Анонимный благодетель? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами, все еще пребывая в недоумении.
– Или кто-то спрятал награбленное в неположенном месте.
– Значит, уезжаете? – спрашивает Виктор, с трудом принимая этот факт.
– Вот, послушайте, – Джон достает из кармана «Галаад» и цитирует: «Теперь, когда я задумываюсь о прошлом, мне кажется, что в этой кромешной тьме готовилось рождение чуда. Так что я справедливо вспоминаю эти времена как благословенные, а себя – как человека, который с уверенностью чего-то ждал, хотя я понятия не имел, чего жду»[81].
Он смотрит на нас.
– Чего я ожидал, мне хорошо известно. Но теперь я отчетливо понимаю, что пора в дорогу.
Мне показалось, что ему на глаза навернулись слезы.
– Мы едем в Индию.
В Индию? Уж этого мы точно не ожидали.
– Джон, мы живем не в семидесятых, – уточняет Виктор. – Сейчас есть границы и нужны визы.
– Возможно, Виктор, ты забываешь, что цель путешествия заключается не в том, чтобы куда-то приехать, а в том, чтобы уехать. Кроме того, смотри: у меня куча книг. Даже если нам придется остановиться в Греции, нас это вполне устроит.
Джон открывает чемодан, впервые выставляя свой тайный мир на всеобщее обозрение. Прямо здесь, у всех на виду, где он всегда его прятал. Книги – вот его тайна! Вот что ему было
