Обратный билет - Габор Т. Санто
Заступы есть?
Сказали, так мы захватили.
Тогда копайте могилу. Два метра в длину, один в ширину. И глубиной два метра. Скажем, здесь… Пожилой показывает на поляну перед первым рядом надгробий… От ворот это все же далековато.
Михай Шуба вскидывает голову. И впервые с тех пор, как они отъехали от станции, смотрит в глаза этим чудакам. Что это они задумали? Кого хотят хоронить? Слышал он в детстве, что эти берут кровь христианских младенцев и подмешивают в свою мацу, которую на Пасху едят… Но Пасха давно прошла, младенцев никаких вокруг нет… Да и не похожи они на людей, которые способны чужую кровь пить. Россказни те он не понимал, но ему было страшно. Правда, все знают, что для этих кровь — не пища. Кровь — это для них все равно что душа.
Могилу? — переспрашивает он недоуменно.
Ну да, могилу.
Михай Шуба и зять смотрят друг на друга. Зять по-прежнему молчит; от него вообще слова не дождешься. Зять думает лишь о том, какая это работа — вырыть такую яму. В такую жару! Если бы он мог выбирать, выбрал бы что-нибудь другое…
Взяв с подводы заступы, они идут на поляну.
Тут годится? — спрашивает Михай Шуба севшим голосом. Он вспоминает, что на фронте пленных заставляли вырыть могилу, а потом расстреливали и сбрасывали туда. У этих, правда, оружия нет…
Тут нормально, кивают приезжие.
Михай Шуба с зятем принимаются копать. Жилеты они скинули, но снять рубашки не смеют, хотя солнце шпарит безжалостно. Эти вон — в пиджаках и шляпах; правда, они только ящики открывают.
Пока идет работа, из-за ближних домов на околице выходит группа людей. Это — жители села, человек десять — двенадцать; ведет их голова, Иштван Шемьен. На почтительном расстоянии от ворот они останавливаются. Ага, эти в самом деле на кладбище приехали.
Михай Шуба в яме уже по пояс; приезжие вскрывают последний ящик. Работают они молча, слаженно, словно не впервые этим занимаются. Откуда-то появляются полосатые молитвенные платки. Приезжие расстилают их на выгоревшей, сухой траве рядом с ящиками. В руках молодого, щелкнув, раскрывается складной нож. Михай Шуба, услышав звук, поднимает голову. И видит, как молодой приезжий, присев возле платков, разрезает их на куски.
За низкой каменной оградой стоят с вытянувшимися лицами сельчане.
Словно почувствовав, что на них смотрят, чужаки поднимают глаза.
День добрый, приветствует их Иштван Шемьен.
Те, не ответив, только кивают в ответ; потом, переглянувшись, продолжают свое дело. Подтаскивая к расстеленным платкам ящики, они принимаются вынимать содержимое. Это — прямоугольные куски разноцветного: серого, розового — мыла с четкими буквами: RIF. Сокращение обозначает: Reichstelle für Industrielle Fätte und Wachsmittel[19]. Однако в их мозгах три буквы расшифровываются совсем по-другому: Reines Israelitisches Fett[20].
Работа идет быстро, каждый ящик опорожняется за несколько минут. Сложив мыло из ящика на платок, они поднимают углы и завязывают их. Сейчас и у них лица — красные, со лба льется пот.
У Михая Шубы из ямы показывается только макушка, когда он выкидывает заступом землю. А на траве лежат одиннадцать полосатых узлов.
Все? — спрашивает пожилой, вытирая лоб.
Все. Молодой для уверенности осматривает ящики. Всего тысяча четыреста семнадцать кусков. Я считал.
Они идут к могиле, помогают Михаю Шубе вылезти. Потом подтаскивают к могиле узлы. Теперь в яму спрыгивает молодой. Из кармана своего пиджака он вытаскивает еще один маленький узелок: это носовой платок, в котором горсточка иерусалимской земли. Он рассыпает ее на дне. Пожилой подает ему по одному узлы с мылом.
Только смотри осторожно, беспокойно говорит он.
Молодой размещает в могиле узлы; ему помогают вылезти наверх. Он немного растерянно смотрит на пожилого, словно ждет каких-то слов, от которых ему станет легче, но тот молчит. Вместо этого наклоняется к груде вырытой земли, берет горсть и бросает ее в могилу. Молодой делает то же самое. За оградой молча стоят сельчане. Михай Шуба, не выдержав, сдавленным голосом спрашивает:
Скажите хоть, почему ровно столько?
Столько их было, из окрестных деревень, отвечает старик, стараясь, чтобы голос его звучал бесстрастно; но глаза его, когда он смотрит на Михая Шубу, затуманиваются. В них как будто мелькает надежда на сочувствие, на понимание… Он быстро вытирает глаза и, кашлянув, говорит:
Закапывайте!
Михай Шуба с зятем работают споро. Молодой приезжий, оглянувшись на старого, подходит к нему: вдруг тому понадобится помощь, но старик стоит спокойно, невозмутимо. Шуба с зятем подравнивают холмик, потом уносят заступы и бросают их на подводу.
Молодой приезжий подходит к ним, вынимает из внутреннего кармана бумажник, расплачивается. Вернувшись к могиле, некоторое время стоит рядом со стариком, потом трогает его за плечо:
Мир музн гейн, тате[21].
Старик поворачивается и молча направляется к воротам. Когда они выходят, Иштван Шемьен, отделившись от остальных зрителей, приближается к ним.
Позвольте мне от имени села выразить вам сочувствие. Мы подумаем о том, как достойно сохранить память о жертвах.
Германн Шамуель с минуту колеблется, принять ли протянутую руку. Затем, смирившись, кивает и отвечает на рукопожатие.
Уход за всем кладбищем мы, конечно, взять на себя не можем, но сделаем для этого все возможное. Особенно если получим какое-нибудь вспомоществование, говорит голова.
Молодой приезжий стоит за спиной старика, лицо его, поросшее щетиной, скрыто в тени шляпы, и никому не видно, как оно подергивается. Старик щурится и вынимает свою руку из чужой ладони. Смотри-ка, опять его чуть не сбили с толку… Но этот тон ему хорошо знаком. Окинув взглядом лица людей, стоящих у Шемьена за спиной, он отвечает:
Спасибо. Я что-нибудь предприму.
Словно сквозь строй, два человека в черных шляпах и черных костюмах идут по улице, примыкающей к кладбищу. Поворачивают направо, минуют молитвенный дом и ешиву, выходят на главную улицу и, пройдя ее до конца, шагают по аллее пирамидальных тополей к железнодорожной станции.
Они ни разу не оглядываются назад, но все время чувствуют на своих спинах взгляды жителей села.
