Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар
— Вы слишком добры ко мне! — смущенно проговорил отец.
— Не встретить ли нам вместе рассвет? — подмигнул отцу ходжа. — От щедрот господина раджи я получил бутылку шотландского виски и подумал — в наше подлое время вы единственный приятный человек, с которым можно провести время и забыть о неприятностях.
— С удовольствием!
Отец сразу поднялся и кликнул слугу.
— Хамид, скажи повару, чтоб зажарил две курицы и послал их нам наверх.
Хаджа Алауддин и отец ушли, взявшись под руки. Тут-то мама и вспылила.
— Свиную печенку можешь им зажарить и отнести![11] — бросила она Хамиду. — Кто в этот дом ни придет, будь они неладны, одни неприятности от них!
Хамид был озорником и любимцем всего дома.
— Госпожа тоже будет есть свиную печенку? — невинно осведомился он и бросился в дверь, увидев, как мама ищет, чем его стукнуть.
— Ох уж эти мне шутники! — ворчала мама.
Если кто и остался доволен случившимся, так это я. После драки никто меня, конечно, в школу не отдаст. Я был на седьмом небе от счастья, а когда я рассказал Тарон, она тоже очень обрадовалась. В те времена в нашей округе не было школы для девочек, а раз Тарон не собиралась ходить в школу, она была довольна, что и я не пойду. Подумать только, если б я стал школьником, она лишилась бы верного товарища по играм, поверенного в самых секретных делах. Тарон была счастлива. Порывшись в кармане, она достала половину кукурузного початка и дала мне. Кукуруза была прошлогоднего сбора. С самого прошлого года этот початок вместе с другими хранился перевязанный веревкой в доме Тарон, и теперь он был таким сладким! Обгрызая початок, я засыпал Тарон своими новыми познаниями:
— Ты знаешь, в Хайдарабаде мусульманин правит!
— Врешь. — Тарон взяла початок из моих рук. — Все раджи всегда бывают индусы, а мусульмане все бедные.
— А он вот мусульманин. И еще он — монумент справедливости.
— Опять врешь. Монумент — это просто фигурка, а их из глины делают, глупый ты!
Вдруг большие глаза Тарон загорелись любопытством, и она спросила:
— А справедливость что такое?
— Глина такая бывает, — поучительно ответил я, отбирая у нее початок. — Еще черный учитель сказал: «Я не буду обманывать нацию».
— Нацию, сказал? А это что? — спросила Тарон.
— Ну вот, например, ты мне считаешься нацией.
— Как это? Почему это я — твоя нация?
— Потому что я не могу тебя обмануть.
— Ты не можешь? Как же! В тот раз, когда сливы мы рвали, ты двадцать штук съел, а мне дал всего семь… И после этого я — твоя нация? Нет уж. Не буду я твоя нация. Никогда, ни за что. Можешь не просить.
Тарон всерьез разобиделась и даже отсела подальше от меня. Сидела она, отвернув лицо, а когда я взял ее за шею, чтобы повернуть к себе, то увидел слезы в ее глазах… У меня дрогнуло сердце, и я сказал:
— Ну, ладно, пойдем сегодня на обрыв. Сколько слив нарвем — я все тебе отдам. Тогда ты станешь моей нацией.
Тарон даже рассмеялась от радости, захлопала в ладоши и первая побежала к обрыву.
Я побежал следом.
Чтобы добраться до сливовых деревьев, которые росли под обрывом, в тени, нужно было долго спускаться крутым склоном через колючий кустарник. Сливы будто улыбались нам — одни почти черные, другие желто-красные, а совсем еще неспелые и кислые были бледно-желтыми, как первые солнечные лучи. Сквозь тоненькую кожицу просвечивали косточки. На кустарниках попадались ягоды, маленькие и золотистые, которые можно, как сережки, навешивать на уши.
Я догнал Тарон под большим кустом черной смородины, росшим между двух здоровенных камней.
— Ты что? — спросила Тарон.
— Один поцелуй! — ответил я.
— А что такое «поцелуй»?
— Вчера я видел, как Хамид поймал Бегиман на заднем дворе, и он ей так сказал.
— А Бегиман что?
Тарон куда больше интересовала усыпанная ягодами ветка, которую она пыталась пригнуть.
— А Бегиман говорит: «Иди отсюда, а то закричу. Ничего не получишь».
— Ну ясно, — сказала Тарон. — Кукурузный початок, значит.
— Да нет же! Хамид ее схватил и давай ртом к ее рту прижиматься. А я за голубятней был и все видел. Хамид ее очень долго не отпускал, а потом сказал: «Очень сладкий был поцелуй».
— Сладкий? — спросила Тарон.
— Не знаю, так Хамид сказал. Попробуем?
— Давай!
Тарон вплотную подошла ко мне, а я, как Хамид, обхватил ее обеими руками и приложил губы к ее губам. Тарон дернулась, будто ее молния ударила, вывернулась из моих рук и начала плеваться.
— Тьфу… Сладко называется… противно, и все…
Я тоже плюнул от разочарования и сказал:
— Правда противно… И у тебя изо рта кукурузой пахнет.
— А из твоего, думаешь, не пахнет?
Тарон никак не могла отплеваться.
— Взрослые все-таки вруны и обманщики, — заявил я, разочаровавшись в поцелуе.
— Правда? — ехидно спросила Тарон.
— И затеи у них грязные. А еще детей грязнулями обзывают… На, ешь смородину!
Я пригнул ветку к земле, начал обирать ягоду и бросать ее в подставленный подол Тарон. Когда больше класть стало некуда, Тарон важно приказала:
— Достаточно. Теперь будем есть.
Положила первую ягоду в рот и сказала:
— Ну ешь.
Я с той поры ел много ягод, сочных и сладких, касавшихся губ нежно, как розовые лепестки, ел ягоды, утопающие в сливках, сервированные на тонком фарфоре, — ягоды светились, как рубины, но и по сей день я храню вкус и сладость той лесной смородины.
После драки Бахадур Али-хан и мой отец перестали здороваться и разговаривать. Через неделю в школе устроили вечер, на котором вручали премии лучшим ученикам, но отец на вечер не пошел. Раньше он бывал на вечерах и брал меня с собой.
Они всегда проходили очень торжественно. Во дворе натягивали оранжевый тент, развешивали разноцветные флажки. Полицейские и солдаты выстраивались по обеим сторонам улицы, а с приближением кортежа раджи начинал громко играть оркестр, солдаты становились навытяжку и отдавали честь начищенной, сверкающей коляске раджи. Коляска была очень красивая. Но еще красивее
