Свет – это мы - Мэтью Квик
В бейсбол я играл посредственно, и к тому же отец никогда особенно спортом не интересовался, поэтому когда он объявил, что будет нашим тренером, меня это удивило. Первое, что он сделал в этой должности, – отвел меня в магазин спорттоваров за перчаткой и битой.
– Выбирай с умом, потому что выглядеть нужно достойным образом, – сказал он, как я сейчас помню.
Я не знал, какая бита и какая перчатка позволили бы мне выглядеть достойным бейсболистом. Разве не любая? Помню, что я очень волновался, оглядывая стены, увешанные бейсбольным инвентарем в здании, которое прежде было спортивным магазином города Мажестик. Теперь в нем «Старбакс». Мне приглянулась черная перчатка с золотыми буквами, но когда я указал на нее, отец нахмурился и сказал:
– Бейсбольная перчатка обязана быть коричневой, сынок. Черные перчатки носят только выскочки.
Он снял со стены коричневую перчатку и протянул мне.
– Померяй эту, – сказал он.
Перчатка наделась на руку туго, мне было неудобно, но он сказал: «Сидит как влитая», и я не стал возражать.
Та же сцена повторилась и перед стендом с битами. Я подумал, что металлическая бита поможет мне выбивать мяч дальше, что с технической точки зрения было бесспорным фактом, но отец заявил, что «настоящие мужчины используют только деревянные». Выбранная им бита оказалась для меня слишком тяжелой. «Недельку поотжимаешься, и все будет в порядке», заверил меня папа.
После обеда в тот день мы попытались бросать во дворе мяч. Папа вытащил свою старую перчатку защитника первой базы, еще с тех времен, когда он играл в команде старшей школы. Я помню, что удивился, заметив изношенность перчатки, поскольку до того мы ни разу не играли в мяч. Непонятно почему, но я очень боялся, и вся моя кожа ужасным образом зудела. К тому же новая перчатка сжала мою левую руку как тисками, остановив кровообращение в пальцах, которые я просунул в слишком узкие дырочки.
У меня никогда не было трудностей с бросанием мяча, когда мы играли вместе со сверстниками. Мяч оказывался у них прямо в перчатках. Но с папой, как я ни старался, мяч раз за разом пролетал у него над головой. Папа пытался поймать его в прыжке, но мои броски уходили настолько высоко, что даже это ему не удавалось. Приземлившись, он кричал мне:
– Да что с тобой такое, Лукас? Я не побегу. Давай сам!
С бешено бьющимся сердцем я несся через соседский двор на улицу, подбирал улетевший мяч, а пока я шел обратно, папа продолжал:
– Из того, что у нас одна и та же фамилия, еще не следует, что ты попадешь в основной состав. Место в команде надо заслужить. И ты пока что не преуспел.
Я помню, что подумал тогда: пусть только мне будет позволено попадать мячом в папину перчатку, и до самой своей смерти я больше ничего не пожелаю. Никогда в жизни мне не хотелось ничего сильнее, чем заставить бейсбольный мяч пролететь из моей руки прямо в оплетку папиной перчатки. Но раз за разом мяч выворачивался из моих пальцев слишком рано и просвистывал в двадцати футах над его головой.
– Лукас! – прокричал папа после четвертого или пятого раза. – Все! С меня хватит!
Он в ярости протопал в дом, и всю следующую неделю избегал смотреть мне в глаза.
Когда начался сезон, я заметил, что папа проявляет по отношению к другим ребятам в команде удивительное терпение и что им нравится заниматься под его руководством. Он также был неизменно обходителен с их родителями. А еще он никогда не орал на меня в присутствии кого-либо, кто был связан с младшей бейсбольной лигой города Мажестик. Он не подбадривал меня так, как остальных, но это было уже неважно. Того, что он не орал, мне было вполне достаточно. Я радовался, что его внимание было сосредоточено на других вещах.
Он поставил меня защищать левый край, потому что большинство ребят в других командах отбивали слева и ни у кого не хватало силы затянуть мяч против движения рук. Работы у меня таким образом было немного, и меня это совершенно устраивало. Я мог уйти в левый угол и стать невидимым. Когда была наша очередь отбивать, папа всегда велел всей команде вставать, хлопать и кричать, подбадривая отбивающего, и мне удавалось спрятаться среди шума и движения. На меня обращали внимание только тогда, когда все остальные игроки в команде уже побывали отбивающими и очередь доходила до девятого места в списке. Я всегда отбивал последним, потому что практически каждый мой выход заканчивался тем, что я пропускал третий страйк. Вся команда кричала и подбадривала меня, но папа за всю игру не направлял в мою сторону ни единого слова – до тех пор, пока мы не оказывались вдвоем в машине по дороге домой, и тогда он поучал меня крикливым голосом, упоминая «спортивные данные», «упущенные возможности» и «жизнь надо брать за горло». Он утверждал, что таким образом пытался придать мне уверенность – сразу после того, как заявлял, что я его позорю.
Помню, что на протяжении сезона я все больше уходил в себя, а когда мы выиграли первенство, и мистер Минетти облил папу из бутылки с шампанским, и вся команда кидала в воздух перчатки и кепки, мне пришло в голову, что со мной что-то очень сильно не так. Папа говорил потом, что победа в чемпионате младшей бейсбольной лиги была одним из самых радостных моментов во всей его жизни. Многие из тех, кто играл у него в тот год, написали ему письма, выражавшие искреннюю благодарность, приложив свои фотографии в форме «Кентавров». Папа все их развесил на стене у себя в кабинете, где они и оставались до тех пор, пока он от нас с мамой не уехал, на моем первом курсе. Не знаю, выкинула ли мама эти фотографии или же папа забрал их с собой. Зная его, держу пари, что второе.
Во время съемок никто не обращался со мной так, как мой отец в тот единственный сезон, когда он был тренером бейсбольной команды. На меня никто не орал. Меня никто ни в чем не упрекал. Моя роль в фильме была одной из главных, так что никто не поставил меня, метафорически, на левый край или же, метафорически, на девятое место в списке отбивающих. Но у меня не получалось так же громко и искренне радоваться завершению очередной сцены, как моим товарищам по команде. Возможно, я сам себя поставил на это место, но
