Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли
– Прах побери.
– Давай уж постараемся не спалить дом их отца, – просит Перси.
– Может, как-то прикрыть… – Дом их отца. Кое-что вспомнив, я едва не роняю чайник. – Перси, их отец жив.
Перси, пытавшийся выловить из чая какой-то мусор, поднимает голову.
– Как жив?
– Их отец, Матеу Роблес, жив, но сидит в тюрьме. Тот мужчина, с которым говорил Данте… он начальник тюрьмы и сказал мне, что Роблес там.
– В тюрьме? А за что, сказал?
– Что-то связанное с политикой. Вроде бы не ту сторону поддерживал, когда Бурбоны захватили власть.
– Может, поэтому они и переписывались с герцогом…
– Точно, письма! – Я вскакиваю и выбегаю из гостиной, все еще держа в руках чайник. Дверь кабинета по-прежнему закрыта, но не заперта. Я распахиваю ее, почти ожидая, что на голову мне тут же упадет какая-нибудь гадость.
– Что ты задумал? – спрашивает Перси, догоняя меня.
– Вдруг герцог написал не одно письмо? – Едва не споткнувшись о скрипку Перси, стоящую у самой двери, я бросаюсь к столу и принимаюсь копаться в коробке с письмами, высматривая печати с гербом Бурбонов. Наконец из самого низа пачки на меня смотрят еще три лилии на зеленом сургуче. Я хватаю письмо. – Нашел!
Перси тоже подходит к столу и роется в разбросанных по нему бумагах.
– Как удачно, что они ничего не выбрасывают.
Перси берет на себя незапертые ящики стола, я же продолжаю осматривать столешницу. Вдвоем мы находим с десяток писем, запечатанных гербом Бурбонов.
– Он не просто им писал, у них целая переписка! – говорю я, хватая первое попавшееся письмо. Внизу действительно стоит подпись герцога. Я принимаюсь читать.
Перси, у другого края стола, тоже берет письмо.
– Пришло почти год назад.
– Они все адресованы Элене.
– Не все. – Перси машет перед моим носом одним из писем. – Вот это – для Матеу.
– «Касательно исполнения нашей договоренности…» – читаю я первое попавшееся предложение из середины письма. – Какая еще договоренность?
Я смотрю на Перси: его лицо закаменело. Огонь бросает на его лицо узор из мелких пятен.
– Монти, по-моему, пора уезжать. Лучше прямо сегодня. Поскорее.
– Куда нам уезжать?
– Куда угодно. Вернемся в Марсель. Разыщем Локвуда. Или хотя бы найдем, где переждать, пока он не пришлет денег.
– Но… – Мне хочется спросить: «Но как же бедлам в Голландии? Мы приехали сюда, чтобы вылечить тебя, ведь ничто другое не помогло. Что ж мы теперь, уедем с пустыми руками?»
Не успеваю я ответить, как кто-то дергает ручку входной двери, та с грохотом распахивается, врезается в стену и отскакивает. Мы с Перси замираем, переглядываемся и дружно начинаем запихивать письма по местам. Перси слишком сильно хлопает очередным ящиком, стоящая рядом стеклянная мензурка падает на пол и разбивается. Мы снова замираем и вслушиваемся. Из-за двери слышится какая-то возня и грохот, как будто от удара.
Потом раздается придушенный женский крик – голос явно принадлежит Фелисити.
От ее крика во мне вдруг просыпается загадочный инстинкт, раньше ни разу не дававший о себе знать. Я хватаю первое, что тянет на оружие: чайник обжигающего чая. Наверняка, если швырнуть его кому-нибудь в лицо, будет очень больно. Перси, очевидно, из тех же соображений, выхватывает зажатый между двумя полками меч. Он, однако, оказывается слишком крепко прибит к дубовой доске, которой крепился к стене, и Перси выдирает его прямо с доской. С оружием наперевес мы на цыпочках выдвигаемся в сторону двери.
С той стороны что-то с силой бьется в стену, стоящие на полках урны с прахом подпрыгивают. Я распахиваю дверь кабинета и вылетаю в коридор. Перси бежит следом.
Мы тут же понимаем, что ужасно ошиблись. Даже в тусклом освещении ясно видно, что на стену навалились Фелисити и Данте и отчаянно переплетаются руками, губами и всем, чем только можно. Оба, похоже, не слишком-то соображают, что делают, но весьма увлечены процессом.
Не знаю, что лучше: побыстрее убраться обратно в кабинет и сделать вид, что мы ничего не видели, или все равно облить поганца горячим чаем. Не успев ничего решить, я запинаюсь ногой о проклятущую доску и лечу в стену. Чайник с громким стуком оставляет вмятину в обшивке. Данте, вскрикнув, врезается в одну из стоящих у двери безруких статуй. Та с грохотом падает на пол. Фелисити разворачивается на шум, смачно мазнув Данте по лицу распустившейся косой.
– Что вы творите? – кричит она нам.
– Что мы творим?! – выкрикиваю я в ответ, едва не срываясь на визг. – Нет, это вы что творите?
– Сам-то подумай, на что похоже!
– Мы думали, тебе кто-то угрожает! – отвечаю я. Данте бросается к лестнице, но я преграждаю ему путь чайником. Несколько дымящихся капель падает на ковер. – Ни шагу! У меня полный чайник адского чая, у Перси меч с довеском. Стой, и руки вверх!
Фелисити возводит очи к небу.
– Бога ради…
– Если позволите… – начинает Данте, но я его перебиваю:
– Нет-нет, тебе слова вообще не давали. Вы с Эленой лжецы и воры, а теперь еще и нас хотите в свои дела втравить!
– Монти… – подает голос Фелисити, но я слишком разогнался, и меня не остановить. Я, будто Сизифов валун, качусь очертя голову с горы и твердо намерен расплющить этого негодяя Данте.
– Твоей сестре, значит, пишет герцог, который хочет нас убить. А твой папаша, лгунишка, оказывается, вовсе не помер, а в тюрьме…
– Монти!
– А теперь вы решили не выпускать нас из города до тех пор, пока не выпадет удачный момент перерезать нам горло, так? Но ко всему этому ты еще и сестру мою совратить вздумал!
– Генри Монтегю, во имя Иисуса, девы Марии и мужа ее Иосифа, помолчи хоть разок в жизни! – взрывается Фелисити. – Никто меня не совращал, я сама предложила!
Меня как будто хлестнули по лицу холодным полотенцем. Носик чайника чуть наклоняется.
– Сама? – повторяю я.
– Да, сама. Не ожидала вас здесь застать.
– И мы вас не ждали. Перси плохо себя чувствовал, и мы уехали домой.
Фелисити смотрит на Перси.
– Как ты?
– Ничего. – Он по-прежнему сжимает обеими руками меч, но его острие потихоньку опускается. Страшно тяжелая штука холодное оружие, а Перси в довесок досталось еще килограмм шесть добротного дуба.
– А Элена где?
– Полагаю, все еще в опере, – отвечает Фелисити. – Раз уж мы вчетвером дружно решили сбежать и никому об этом не сказали.
– Может, обсудим это все утром? – спрашивает Данте и снова пытается прокрасться наверх, но я заступаю ему дорогу. Даже если Фелисити сама сунула язык ему в рот, я готов впечатать его в стену хотя бы за то, что он не сопротивлялся.
– Стой где стоишь, – приказываю я. – Вы все равно переписывались с герцогом, который, по вашим словам, украл вашу шкатулку Базеджо!
– Вы… вы в наших вещах копались? – выговаривает Данте.
– Письмо лежало на столе! – оправдываюсь я, но вспоминаю, что сила-то на моей стороне, и повторяю: – Вы нас обманули!
– С-сестра была права,
