Избранное - Андрей Гуляшки
— Его сыновья, Пантелей и Лазар, и сейчас занимаются горным спортом, — продолжал я. — Мы с ними лазили туда, но глубоко не забирались. Позавчера в читальне Лазар мне похвастался, что теперь они с братом состоят в альпинистской секции при околийском обществе туристов. Сходи к нему и попроси у него веревку, он знает какую.
— Уж не этой ли веревкой ты вытащишь Марину лужу из ямы? — спросил со снисходительной усмешкой бай Станчо.
— А потом, — продолжал я, — пойдешь в склад на каменоломню, возьмешь двадцать метров бикфордова шнура, взрывной патрон и детонатор.
— Ты чего это надумал? — вытаращил на меня глаза бай Станчо. — Да ты знаешь… — Поблизости вроде бы не было никаких подсолнухов, но опять нужное слово вдруг выскочило у него из головы. Он был нашим соседом с незапамятных времен, он боялся за «Илчева сынишку», ведь взрывные патроны и детонаторы — опасные штуки, и не след к а ж д о м у играть с ними когда вздумается.
— Бай Станчо, — сказал я, притворяясь обиженным (ведь люди обижаются, когда им не доверяют?), — неужто ты до сих пор не понял, что и это входит в мою профессию — прослушивать и исследовать землю и з н у т р и? Ну иди же. — И я легонько подтолкнул его в спину, хотя это было и не совсем прилично с моей стороны — ведь он нес на своих плечах добрых пять десятков лет, да еще был бригадиром. — Ступай к Лазару, — сказал я ему, — и принеси все, что я просил, ко мне домой. Да смотри без шума, без лишних разговоров. И ни слова о том, что я полезу в проход, понял?
Я взял электрический фонарик и две запасные батарейки и в четыре часа пополудни уже был у гранитной скалы, из-под которой вытекала Марина лужа. Времени терять было нельзя, и, хотя пот жег веки, а из-за жары перед глазами плыли круги и спирали ярчайших цветов солнечного спектра, я тут же опустился на колени, раздвинул густой кустарник и через минуту уже пролез под низкий свод, черневший в основании каменной стены.
Когда мы мальчишками лазили сюда, было очень трудно преодолевать эти несколько метров прохода, противясь напору воды. Высота его позволяла только держать голову над водой, ширина — метр, самое большее полтора. А поток, ледяной, обжигающе-холодный, словно пружина, выталкивает наружу, отбрасывает, заворачивает назад руки и отрывает ноги от гладкого каменного дна. Стоит на мгновение ослабить волю, испугаться, и вылетишь наружу, как щепка, и непременно приложишься о какой-нибудь выступ. Братьев Пантовых поток вышвыривал шутя не раз, они и тогда были маленькие и сухие, как скумбрии. У меньшого, у Лазара, с тех пор остался шрам над левой бровью.
Я был тяжелей и сильней их, не поддавался воде и всегда ее одолевал. Мне доставляло удовольствие тягаться с ней, чувствовать, как мои мускулы пересиливают ее сопротивление, и, наверное, поэтому, и только поэтому я погружался в быстрый поток. В отличие от братьев Пантовых я не видел ничего таинственного и загадочного в черном мраке прохода, меня давила его теснота, а ужасное клокотание воды вселяло в душу смутное беспокойство, почти страх.
Итак, я прополз эти несколько метров теперь пустого прохода, и вдруг обстановка изменилась так неожиданно, что, если бы я издавна не знал этого места, я бы непременно застыл, остолбенел от удивления. Узкий, как кишка, проход вывел меня в огромную пещеру — собор в представлении мистиков, форум, как сказали бы любители громких и торжественных слов. Для меня же эта пещера была освобождением, воздухом, пространством, где я мог расправить плечи и стоять во весь рост, не боясь удариться головой о свод.
Каждый из нас по-своему воспринимал этот огромный подземный зал, в котором Марина лужа казалась жалкой тесемкой вроде тех, какими тетя Сандовица обшивала в свое время праздничную юбку. На гладкой каменной стене и сейчас можно было разглядеть сердце и подпись под ним — «Верка». И сердце, и подпись выдолбил Лазар. Мы учились с ним в одном классе, а Верка сидела на первой парте. На нас по-разному действовало пространство этой пещеры. Пантелей, например, рядом с любовным символом брата нацарапал утку. Все это ожило в свете моего фонарика на мгновение и опять исчезло, не затронув моего сердца. Дальше, за стены этой пещеры, мы не лазили. Наверное, и никто не лазил, потому что узкая, как тесемка, Марина лужа вытекала в пещеру из-под другого низкого свода, страшно клокоча в теснине каменного прохода неизвестно какой длины, но н е п р е м е н н о более длинного и узкого, чем тот, первый.
Я проверил карманы куртки, убедился, что запасные батарейки на месте, подтянул ремни заплечного мешка с веревкой и бикфордовым шнуром, влез в этот второй проход и пополз по каменному руслу потока. Холод здесь был еще более леденящий, каменное дно еще более осклизлое, темнота еще более густая. Этот чертов проход то сужался так, что я едва протискивался меж его стен, то вдруг расширялся, и тогда я мог отдышаться, передохнуть. В эти мгновения я слышал раскаты грома у себя в ушах, словно грохотали водопады, но старался не думать об э т о м — о водопадах и раскатах грома. Во время одной такой передышки, двадцатой или тридцатой, у меня перед глазами мелькнули встопорщенные усы бая Станчо, и я громко рассмеялся. И тогда почувствовал, что холод стал острей, что меня знобит, и дал себе слово отдыхать меньше и, отдыхая, не смеяться вслух.
Так я полз в этой каменной норе, волочился по ее дну, и у меня было такое чувство, будто я ползу давным-давно, уже много часов. Но я не был новичком в таких делах, я по опыту знал, что чувство может обмануть. И решил себя проверить. «Прошло пятнадцать минут», — подумал я и тут же посмотрел на светящиеся стрелки часов. С того момента, как я влез в этот проход, прошло в с е г о одиннадцать минут.
Именно здесь, где я посмотрел на часы, проход так сузился, стены его так сдвинулись, что дальше я не мог протиснуться. «Эх, был бы я такой худенький, как братья Пантовы, я бы обязательно прополз еще вперед, еще немножко вперед», — подумал я, вздохнул и погасил фонарик.
И тут то ли из-за темноты (темнота
