Петр Краснов - Ненависть
Женѣ было досадно и смѣшно. «Значитъ будетъ разговоръ… Неумѣлый и грубоватый совѣтскiй «флиртъ», на который она не можетъ никакъ отвѣтить».
Нартовъ небрежнымъ движенiемъ человѣка «власть имущаго», начальства, сбросилъ вѣдомости со стола на полъ, а самъ сѣлъ на столъ совсѣмъ подлѣ рукъ Жени. Женя знала, что въ совѣтскомъ союзѣ женщина — раба и что обижаться на невѣжливость и неучтивость не приходится. Она вопросительно посмотрѣла на Нартова.
У товарища Нартова узкiй лобъ и такiе-же, какiе были у Володи узко поставленные, словно настороженные глаза. Отъ плохого питанiя щеки ввалились и выдались скулы. Кожа на лбу пожелтѣла. Ему не болѣе двадцати лѣтъ, но выглядитъ онъ гораздо старше.
— Все работаете, гражданочка… Не трудящiйся — да не естъ, — сказалъ онъ.
Женя не отвѣчала. Спокойная синева застыла въ ея большихъ глазахъ. Она ждала, что будетъ дальше.
— Ничего не попишешь, — засмѣялся Нартовъ. — Катись колбаской, орабочивайтесь, гражданочка!.. Хорошее дѣло.
Онъ кивнулъ головою на сидѣвшаго у самаго окна, гдѣ зимою нестерпимо дуло и было холодно «спеца», почтеннаго старика съ сѣдою бородою. Женя знала его. Это былъ знаменитый ученый, профессоръ, труды котораго были извѣстны заграницей. Женя знала также, что Нартовъ нарочно посадилъ старика на это мѣсто, гдѣ тотъ постоянно простужался. Издѣваться надъ старостью и образованiемъ было въ ходу среди коммунистовъ.
— Старается Игнатъ Ѳомичъ!
— Вы-бы, товарищъ Нартовъ, пересадили его куда подальше отъ окна, гдѣ потеплѣе. Старикъ заболѣетъ. Что хорошаго?..
— Зачѣмъ? — искренно удивился Нартовъ. — Это-же омертвѣвшая каста ученыхъ совершенно не нужная государству рабочихъ и крестьянъ.
Женя знала: — спорить безполезно и даже опасно. Она промолчала.
— Съ жрецами науки, гражданочка, покончено. Катись колбаской! Чѣмъ скорѣе такiе вредные типы, какъ Игнатъ Ѳомичъ въ ящикъ съиграютъ, тѣмъ оно того… лучше будетъ. Нечего съ ними бузу разводить.
Нартовъ подвинулся ближе къ Женѣ. Его круглый обтянутый задъ почти касался Жениныхъ рукъ. Женя брезгливымъ движенiемъ убрала руки со стола,
— Я къ вамъ, гражданочка, собственно по дѣлу. Женя опять подняла глаза на Нартова. Въ ея глазахъ былъ испугъ. Какое могло быть у Нартова дѣло? Не касалось-ли это ея увольненiя.
— Я слыхалъ, вы консерваторiю кончили. Голосъ богатый имѣете?..
— Кончить консерваторiю мнѣ не удалось. А пѣть когда-то пѣла.
— Отчего-же теперь не поете?
— Гдѣ теперь пѣть? И обстановка не такая. Холодно у насъ такъ, что просто хоть волкомъ выть.
— Такъ это-же, гражданочка, можно все очень просто какъ исправить. И людямъ удовольствiе и культурное развлеченiе и вы не безъ профита будете. Тутъ у насъ такое дѣло… Товарищи красноармейцы и матросы Красно-Балта рѣшили устроить вечеринку, ну и чтобы — культурно провести время со своими подругами. Ну и тоже рабочимъ доставить разумное развлеченiе, Я скажу о васъ Исааку Моисеевичу… И вы обязательно согласитесъ…
Красно-армейцы это были тѣ, кто разстрѣлялъ Женинаго брата Ваню, когда тотъ отказался стрѣлять въ крестьянъ, отъ которыхъ отбирали послѣднiй хлѣбъ. Красно-армейцы это были тѣ, отъ кого бѣжалъ ея милый Гурочка, другъ ея дѣтства и самый родной для нея человѣкъ.
Но знала — отказаться нельзя. Откажешься и ея матери придется умереть съ голода, какъ умерла тетя Маша въ Гатчинѣ.
— Вы не того… Наши ребята васъ такъ не оставятъ. Кулечекъ чего ни на есть для васъ какъ ни какъ припасутъ. Вамъ попитаться, гражданочка, надо. Ишь вы какая изъ себя блѣдненькая стали.
Вечеромъ, когда присутственные часы въ «Глав-бумѣ«кончились Женя вышла на улицу. Грязный, облупленный Петроградъ шелъ передъ нею прямыми своими улицами и проспектами. На домахъ съ выбитыми окнами, заставленными досками и картономъ, съ трубами желѣзныхъ печекъ «буржуекъ», выходившими изъ оконъ, какъ насмѣшка играли огни безчисленныхъ лозунговъ и рекламъ «совѣтскихъ достиженiй». Большiя картины-плакаты висѣли на стѣнахъ домовъ и на особыхъ будкахъ. Гордо кричали красныя гигантскiя буквы: — «догнать и перегнать Америку!»… «Пятилѣтка въ четыре года!»… «Всѣмъ стать ударниками»!
Все это до тошноты надоѣло Женѣ. Во всемъ была та ложь, которая плотно окружала Женю въ совѣтскомъ союзѣ,
Толпа голодныхъ, измученныхъ, почти босыхъ людей торопливо шла по засыпаннымъ снѣгомъ, скользкимъ поломаннымъ панелямъ и прямо по глубокому снѣгу и ухабамъ улицы. Толпа шла молчаливая, хмурая, измученная и затравленная. Долгiе часы совѣтской ненужной службы, еще болѣе долгое, иногда съ ночи, стоянiе въ очередяхъ, чтобы получить кусокъ вонючей воблы или ржавую селедку, вѣчный страхъ провиниться и стать «лишенцемъ» то есть обреченнымъ на голодную смерть, все это подкашивало людей. Всѣ торопились къ своимъ угламъ въ холодныя и переполненныя квартиры. Никто не смѣлъ говорить.
«Догнать и перегнать»!..
Женя шла такъ же скоро, какъ шли и всѣ. Въ душѣ ея совершался какой-то надломъ. Вотъ, когда и какъ сбывались ея мечты выступить на эстрадѣ — артисткой!.. Можетъ быть — не все еще потеряно?.. Не все — «догнать и перегнать»? Она станетъ артисткой Государственныхъ театровъ. Вѣдь есть еще такiя… Есть и опера, и балетъ, и драма. Не всегда «Глав-Бумъ»… Искусство должно влiять на этихъ людей…
И, если она?..
Опустивъ низко голову она шла, обдумывая программу. Она чуть не наткнулась на громадный плакатъ и вздрогнула, остановившись:
Красныя буквы кричали нагло и жестко:
— «Догнать и перегнать»!..
* * *Это все таки былъ концертъ и какъ о немъ сказала одна большая артистка Государственныхъ театровъ — концертъ «грандiозный».
Женя поѣхала на него съ Шурой. Кавалеровъ у нея не было. Матвѣй Трофимовичъ и Борисъ Николаевичъ не въ счетъ — какiе же они кавалеры?.. Одна ѣхать побоялась. Концертъ былъ въ «Театрѣ Чтеца» въ Торговомъ переулкѣ. Ей сказали: — «ну тамъ споете что-нибудь»…Это что-нибудь было такъ характерно для совѣтскаго союза, гдѣ все дѣлалось — «что-нибудь»…
У подъѣзда, гдѣ провѣряли билеты, узнавъ кто онѣ, ихъ провели отдѣльнымъ ходомъ.
Матросъ Красно-Балта, въ фуфайкѣ и матроскѣ, въ необычайно широкихъ шараварахъ, припомаженный, толстомордый, съ тугою, бычачьею шеею, съ распорядительскимъ краснымъ бантомъ на рукавѣ бросился къ нимъ.
— Пожалуйте, гражданки… Пѣвица Жильцова?.. Такъ вамъ въ артистическую. Сюда по лѣстницѣ.
Въ углу артистической ихъ ожидалъ пьянистъ Гольдрей, котораго Женя знала еще по консерваторiи и который ей долженъ былъ аккомпанировать. Женя подошла къ нему.
— На чемъ-же Евгенiя Матвѣевна остановились? Я вамъ говорю — главное — не стѣсняйтесь… Не смотрите, что публика такая вродѣ какъ сѣрая… Наша публика теперь вся такая. Другой гдѣ-же найдете?.. Вамъ въ программу поставили — «Коробейники» и «Кирпичики»… Исаакъ Моисеевичъ программу составляли… Но вѣдь будутъ бисы… Тутъ это всегда неизбѣжно. И публика ждетъ, что въ этихъ бисахъ вы дадите что-нибудь не пролетарское. Вы, что приготовили?..
Гольдрей развернулъ Женину папку съ нотами.
— Гм… гм… Отлично, знаете. Напримѣръ вотъ это…
— Вы думаете?..
— Ну, конечно… Глинка-то!..
— Исаакъ Моисеевичъ просилъ однако, чтобы ничего ни Глинки, ни Чайковскаго, ни Рубинштейна… Все это, сказалъ: — старый хламъ!
— Знаю-съ. Спиною къ Пушкину — лицомъ къ Есенину. Такъ вѣдь развѣ они догадаются, что вы поете?.. Новой музыки нѣтъ. Музыка, Евгенiя Матвѣевна, какъ математика — вѣчна-съ. И чувства людскiя вѣчны-съ. Можно притворяться, что ненавидишь красоту, а красота свое возьметъ, красота свое слово скажетъ. Это неизбѣжно-съ.
— Но, программа.
— Конечно, программа… Она тоже неизбѣжна… Рѣчь о достиженiяхъ пятилѣтки… Прослушаютъ холодно и cоn nоiа…[7] Эквилибристы… Акробаты…
Безъ этого, нельзя, Евгенiя Матвѣевна, физкультура въ ударномъ порядкѣ… Ну, виртуозъ гармонистъ… Такъ вѣдь онъ и дѣйствительно виртуозъ. Великолѣпенъ… Ве-ли-колѣпенъ!.. Шопена играетъ.
— И доходитъ?..
— Еще и какъ… Тутъ есть настояще цѣнители. Такiе, что и Скрябина понимаютъ.
За стѣною толпа гудѣла. Потомъ наступила тишина и стала доноситься рѣчь. Точно щелкали по деревянному полу подошвами, раздавались сухiе, трескучiе звуки. Словъ за стѣною разобрать было нельзя.
Матросы понесли на сцену трапецiи и турники, серебряные и золотые шары, бутылки и кольца. Эквилибристъ въ пестромъ костюмѣ, усѣянномъ золотыми блестками вышелъ изъ уборной…
