Захар Прилепин - Санькя
Глава двенадцатая
Ночевал на квартирке Олега — пока еще вроде не пропаленной. У него какая-то дальняя тетка померла — и две аккуратные комнатки уже месяц как пустовали.
Квартирку «союзники» держали на крайний случай, не шлялись зря, знали о ней несколько человек.
Саша добрел, когда уже начало светать. Ключ у него свой был.
Как и ожидал, никто расходиться не захотел — на полу, уставленном бутылками портвейна и мило нарезанной снедью, сырком и колбаской (Саша присмотрелся, пытаясь разгадать, кто нарезал — Олег или Верочка, решил, что Верочка), располагались: развалившись — Веня, сгруппировавшись — Олег и, свернувшись калачиком, как песик, маленький и тихо печальный Позик. Говорил, конечно же, Веня. Причем Олег, подивился Саша, посматривал на Веню уже приязненно, без раздражения. Может, потому, что Веня о Негативе рассказывал, может, еще отчего.
Верочка лежала на кроватке, явно очень уставшая, но, увидев Сашу, привстала, смотрела радостно и напуганно немного. Переживала за него, — догадался Саша, — что ж он там остался, на площади, зачем.
— Ну, ты пиздец, Саша, — признал Олег, немного захмелевший, — нервы у тебя чудесные. Ты че там ментам втирал, я не понял? У «Макдоналдса»?
Саша махнул рукой, улыбаясь довольно, — ерунда, мол.
— Не, серьезно, — не унимался Олег. — И сейчас опять с ними общался? — Олег захохотал сипло и довольно. — Говоришь, теперь вон туда побежали?
— Да, я тоже позабавился от души, — пьяно загоготал Веня. — Думал, у тебя крыша поехала: решил сделать немедленную явку с повинной. В подъезд нас всех запер, мусорам наводку дал… Ты, Саня, отмороженный, оказывается, хуже меня…
Олег налил Саше стакан спиртного. Саша из приличия взял, хотя пить не хотел. Попросил еще кусочек сырка, нарезанного тонко и нежно.
Верочка, слушая парней, смотрела то на них, то на Сашу — гордо, восхищенно даже.
— Я спать пойду, пацаны. Спать хочу, — сказал Саша, чувствуя Верочкин взгляд неотрывный и теперь взволнованный. Кивнул ей — пойдем, девочка хорошая? — и она встала легкая и счастливая: маленькие ступни детские, на грязном полу дощатом.
«Пальчики мои», — подумал Саша нежно. Олег завистливо посмотрел им вслед.
Утром в дверь бешено забарабанил Олег и, не дождавшись разрешенья войти, заглянул возбужденной мордой («Верочку надеялся увидеть голышом», — мелькнуло у Саши).
— Вставайте, короче, голубки! Там Яну показывают! — заорал он и сразу исчез. Даже не стал ждать, появится ли Вера из-под одеяла. На ней, и вправду, ничего не было.
Саша вскочил, натянул брюки, вылетел голый по пояс, все сидели у телевизора, никто не спал. Лица у парней были ошарашенные. В течение нескольких секунд Саша видел на экране лицо главы государства, измазанное черт знает чем, беспомощное, злое и униженное одновременно. Стекало белое, рыжее, красное на пиджак — словно его облевали всего. Президент иногда открывал рот и беззвучно шевелил губами, пытаясь вдохнуть. Какие-то люди испуганно топтались возле него, кто держа платок, кто салфетку, — и не решаясь ничего сделать.
«Девушка бросила в голову президенту целлофановый пакет, предположительно наполненный томатным соком, майонезом, кетчупом, сливками, разваренными, мелко покрошенными макаронами и еще чем-то, издающим резкий и неприятный запах», — вещал диктор. Казалось, что он с трудом сдерживает улыбку. Это был хороший и давний знакомый Костенко, ведущий последней независимой программы на российском телевидении. Интриган и миллионер, выросший в глубокой провинции, в семье еврейского врача и русской учительницы, похоже, он сам знал, что его программу скоро закроют, и посему совершенно распоясался.
Только из этой программы последние пару лет можно было узнать о том, что в природе существуют «союзники», а Костенко сидит в тюрьме. Теперь он показывал то, что показывать в принципе нельзя.
«Яне Шароновой прямо в здании театра, на глазах у десятков представителей культурной общественности, были нанесены тяжелые физические травмы. Нашему корреспонденту удалось снять кафель, по которому буквально провезли лицом девушку, совершившую хулиганские действия в отношении главы государства. Кафель, мы видим, в крови и, как уверяют свидетели, в крошеве зубов девушки. Кроме того, судя по всему, ей сломали руку — стоявшие рядом явственно слышали характерный хруст. Заметим, что девушка сопротивления не оказывала и успела выкрикнуть одну фразу: «Это была политическая акция!» Саша содрогнулся. Ведущему явно нравилось происходящее и произносимое им — он был уверен, что проводит последние минуты на экране, в прямом эфире, зато именно его репортаж пойдет сегодня по всем мировым каналам.
«Сотрудники охраны президента немедленно изъяли все пленки у фото- и телекорреспондентов, но нам чудом удалось сохранить отснятый материал, — докладывал ведущий. — Наши источники в партии «Союз созидающих» утверждают, что Яна Шаронова в последнее время занимала одно из руководящих мест в партии. Именно ей приписывают организацию захвата смотровой башни в центре Риги с требованием отпустить из латышских тюрем ветеранов Великой Отечественной войны. Однако за недостатком улик Шаронова по-прежнему оставалась на свободе».
Следом пошел репортаж о самых громких акциях «союзников» за последние годы: разгром в центре Москвы, министры в майонезе и с кремовыми тортами, одетыми на тяжелые головы, чучело губернатора на шпиле…
«А вот последняя новость из провинции», — сообщил довольно ведущий. И тут пацаны увидели вчерашний «Макдоналдс», будто переживший жестокий ураган. Не в силах сдержаться, Веня и Олег захохотали, и даже Позик улыбнулся.
Следом за «Макдоналдсом» мелькнула дверь с надписью «лохи», фасад со словом «мрази», увенчанным восклицательным знаком, и вид офиса изнутри — выгоревшие стены, черные батареи и груды оплавленного хлама — предположительно, это были компьютеры.
Ведущий комментировал видеоряд.
— Пришел капец, — сказал Саша негромко, он один не улыбался все это время. — Президента нам не простят.
— Да ладно, ничего не будет, — махнул рукой Веня. В ту же секунду задребезжал, подрагивая белыми боками, старый телефон. Все переглянулись.
Олег взял трубку.
— Тебя, Саш, — сказал.
Звонил местный «союзник» — Шаман.
— Сань, твоя мать тебя разыскивает.
— Шаман, ты откуда звонишь? — прервал его Саша.
— Да нормально все, не из дома. Мать тебя разыскивает, плачет.
— Чего случилось?
— Говорит, приходили опера, искали тебя. Всю квартиру перетрясли твою. Толкнули ее, говорит.
— Что значит «толкнули»?
— Не знаю, что значит. Она говорит — «толкнули». Она не пускала их. Дверь вроде выбили. Я не понял. Она плачет, говорю.
— Ладно, все понял, плачет.
Только положил трубку, снова звонок. Олег взял трубку. Молча выслушал и положил.
— У меня менты были, — сказал.
— Тебе из дома звонили? — спросил Саша. Если звонили из дома, — значит, скоро придут сюда, понимал он.
— Да там нормально все. Я бабку свою научил. Если придут милиционеры, сказал ей, позвони и скажи: «Оля, я приготовила рагу! Приходи в гости!» Она так и сказала. Не могла никак запомнить, я ей на бумажке написал, приклеил над кроватью.
Олег засмеялся довольно. Саша смотрел на него внимательно, раздумывая. Ладно, решил, здесь пока останемся. Надо бы к матери сходить только.
Толкнули ее. Я вам, бляди, толкну.
Рожи умыли, позавтракали кое-как, чайку выпили. Видя глаза Вени, бегающие по вчерашней, опустошенной безвозвратно посуде из-под портвейна.
Саша велел:
— На улицу не ходить никому.
— Так сигарет нет, — сказал Веня весело.
— Вон Верочка сходит, — девочка его как раз на кухню зашла, улыбаясь как-то по-новому.
«Теперь все знают, что Саша — мой парень», — так сам Саша расшифровал ее настроение.
«Хотя, черт ее знает…» — осекся спустя минуту.
— Ты куда? — спросила Верочка.
— Приду скоро.
— Сань, так и денег нет, — улыбался Веня.
Саша дал Вере красивую, хрусткую купюру. Веня издал радостный клик.
* * *Он шел по городу, чувствуя, что улицы и площади ненавидят его. Как будто Сашу пытаются выдавить из этих скучных и обидчивых пространств. И злой, ощеривающейся энергии, пульсирующей внутри, уже не хватало Саше, чтобы противостоять. Город был слишком велик.
«Суд судом, век веком», — повторял упрямо Саша, До конца не понимая и не пытаясь понять, что значат эти слова.
«Я все смогу», — говорил он, касаясь гильзы в кармане. Она холодила пальцы, ее никогда нельзя было нагреть.
Он не стал подходить к своему дому, а зашел в соседнюю пятиэтажку, поднялся к чердачной двери, но на ней висел огромный замок. В соседнем подъезде было то же самое. В третьем — повезло. Замок оказался сломанным, — ржавую дужку нужно было только раскрыть. Дверь, шипя по полу, поддалась. Из черного нутра пахнуло сырым камнем, затхлостью.
