Штандарт - Александр Лернет-Холения
— Со штандартом? Я должен вернуть его. Я должен хотя бы попытаться любыми средствами вернуть его нашим.
— У тебя не получится. Это невозможно.
— Может быть, — сказал я. — Но я хотя бы сделаю все возможное.
— Ты позволишь убить себя из-за куска ткани?
— Да.
— Это безумие! — воскликнула она.
— Я не хотел бы, — сказал я, — спорить с тобой — безумие или нет защищать реликвию.
— Но теперь этот штандарт никому не нужен! Никто не знает, что он такое. Я его даже ни разу не видела. Я не могу допустить, чтобы из-за него ты подвергал себя такой опасности. Я люблю тебя! Ты понимаешь?! Я тебя люблю! Ты не можешь позволить себя убить, потому что я тоже умру, если с тобой что-то случится! Ты не можешь отказаться от меня ради куска шелка, бесполезного и больше никому не нужного!
— Для меня, — пробормотал я, — он — это все.
— Все? — воскликнула она. — Значит больше, чем я?
— Это другое, — сказал я.
— Ответь! Значит больше, чем я?
— Да, — сказал я.
Мне сразу стало жаль, что я произнес это. Но другого ответа у меня не было. Ее руки соскользнули с моих плеч, она отступила от меня. Несколько мгновений мы каким-то образом молча смотрели друг на друга во тьме.
В конце концов она сказала изменившимся голосом:
— Зажги свет. Я принесу свечи.
— Ты сказала, что не хотела идти за ними. Я сам схожу. Подожди меня здесь.
— Нет, — сказала она, — я принесу.
Я зажег спичку. На мгновение вспышка ослепила нас. Когда глаза привыкли к свету, я взглянул на нее. Реза на меня не смотрела. Я хотел сказать ей, что она должна меня понять, но не стал ничего говорить. К тому же она уже шла вперед, а я со спичкой следовал за ней. Я попытался взять ее за руку, но она отняла ее. Мы молча поднялись по лестнице. Некоторое время прислушивались, затем откинули ковер и вошли в кладовую. Оттуда пробрались в коридор отопления. Все двери комнат были открыты, повсюду горел свет. Я вытащил пистолет и остановился в коридоре. Затем жестом попросил Резу идти дальше. Перед нами была комната рядом с той, в которой погибли Аншютц и Сомерсет. Дверь внутрь была выломана. Тело Аншютца все еще лежало на полу. Но я не увидел Сомерсета. Его, должно быть, унесли. Огонь в камине больше не горел. Было очень тихо. Реза взяла несколько свечей из настенных подсвечников и уже собиралась вернуться, когда вдруг остановилась и взглянула на Аншютца. Некоторое время она стояла неподвижно, затем подошла к нему. Она опустилась рядом с ним на колени, проверила его карманы, но ничего особенного в них не нашла, англичане его уже обыскали. Наконец, она достала его часы, пару писем и, стоя на коленях, посмотрела ему в глаза.
Лицо уже было восковым, нос заострился. Он выглядел незнакомым. Выражение лица было снисходительным. Мы больше не были его заботой. Я забеспокоился, что кто-то в любой момент мог войти, но Реза уже поднялась и поспешила ко мне. Когда она подошла, я заметил, что она очень бледна и рука, протянувшая мне вещи Аншютца, дрожит.
— Что случилось? — прошептал я, кладя вещи в карман.
— Ничего, — выдохнула она, качая головой.
— Пойдем.
Никто нас здесь не поджидал, потому что англичане были в замешательстве и незнакомы с местом, они не понимали, что на самом деле произошло с Сомерсетом. В конце концов, они могли предположить, что Аншютц был их единственным противником. Вернувшись на лестницу, мы зажгли одну из свечей. Это была витая свеча в стиле барокко. Поначалу она горела маленьким огоньком, затем, чем больше воска таяло на фитиле, тем ярче становилось пламя. Мы спустились по лестнице и прошли по коридору в следующий подвал.
Внезапно Реза прислонилась ко мне, как будто в один миг вдруг лишилась сил. Ее трясло, руки стали совсем холодными.
— Что случилось, — спросил я, — что с тобой?
— Я себя чувствую, — запинаясь сказала она, — нехорошо…
Я быстро подхватил ее и понес к каменным блокам у стены подвала, чтобы усадить. Голова ее безвольно откинулась к стене, она смотрела пустым взглядом прямо перед собой. Так, словно потеряла сознание.
— Боже мой, Реза, — крикнул я и схватил ее за руки, — что с тобой?
Она снова с усилием выпрямилась, но повалилась вперед, как вещь, я поймал ее. Я сел рядом, она уронила голову мне на плечо.
— У меня вдруг появилось чувство, — запинаясь сказала она, — что я тону… Что скоро все будет кончено… я не знаю… когда я посмотрела на Аншютца… это было так ужасно…
— Зачем ты подходила к нему?
— Из-за его вещей. Зачем я смотрела на него… Я пытаюсь забыть это лицо…
Она прижалась к моему плечу. Я заметил, что она плачет, и стал с ней разговаривать, но вместо того, чтобы успокоиться, она лишь сильнее прижималась ко мне, ее плач превратился в рыдания, сотрясавшие все ее тело; чем больше я пытался успокоить ее, тем безудержнее она рыдала, и в конце концов я замолчал и просто беспомощно ждал. Силы у нее, похоже, полностью истощились. Но теперь она сама уже пыталась успокоиться, сунув себе ладонь в рот и кусая ее. Она старалась взять себя в руки, старалась не выдать нас. А мне показалось, — наверное, это было из-за необычного эха в подвале, — что она плакала не одна, но вместе с ней рыдали невидимые люди, которые могли пробегать через эти подвалы: женщины, которые цеплялись за своих мужей, беглецы из прошлого, призраки трагедий других времен, разыгравшихся здесь, в Конаке.
Я поставил свечу на пол и стал гладить Резу по волосам. Прошло еще сколько-то минут, прежде чем она начала успокаиваться. Дурное впечатление, которое произвели на меня ее недавние слова, превратилось в чувство безграничной жалости, жалости, которую может испытывать любой мужчина к любой несчастной женщине… Я поднял ее подбородок, поцеловал ее щеки и спрашивал ее снова и снова, почему она так отчаялась. Но она еще не могла говорить, а только качала головой.
— Неужели это из-за Аншютца?
— Да. Сначала из-за него, но потом, — добавила она, — я плакала, потому что я так несчастна.
— Реза! — сказал я.
— И потому что ты меня больше не любишь.
— Этого я не говорил.
Она не ответила, вытерла слезы, затем выпрямилась и внезапно попросила меня показать ей штандарт.
Я был поражен.
— Да, — сказала она, — покажи мне штандарт, который ты любишь больше меня.
— Это не так, — сказал я. — Ты все
